Путешествие из Петербурга в Нью-Йорк. Шесть персонажей в поисках автора: Барышников, Бродский, Довлатов, Шемякин и Соловьев с Клепиковой

– И вовсе не все… И совсем не дуры. Это вы, мужики, все дураки, я вас всех ненавижу, всех, – зло отчеканила она и уже ощутила знакомое пощипывание в горле.

– Вот те на, – удивился человек и поставил ее на землю.

Осторожно погладил по голове, но она стряхнула его руку и пошла вперед, ничего не видя от слезной огромной, как туча, обиды. Весь день этот тяжелый вобрался в нее, и все прежние, похожие, тоже. Опять она была одинокой, брошенной, жалкой, и из каждой точки пространства надвигались на нее неведомые беды, предугадать их было невозможно. От мгновенного страха она даже вспотела. Так и дома, вся трясясь, она захлопывала темную парадную и пулей летела на улицу. Там, за ней, клубились во мраке душераздирающие страхи.

Человек, скривившись, смотрел на щуплую сутулую фигурку в жидком пальтеце и капоре с помпонами. Он старательно выкручивал себе палец. В голове выстукивало, как на телеграфе: «Ну и дурак, у-у-у, болван!»

6

Саша ревела с невероятной усладой, с потоками слез, с многоступенчатыми всхлипами, с долгими – до звона в ушах – вздохами, ввинчиваясь головой ему под мышку. Сидели на подоконнике, в чужой парадной. Человек задумчиво гладил ее по спине. Лицо его было тихим и строгим. Все своим чередом: слезы перешли в повизгивания, неожиданные для Саши, изумлявшие ее, и вот – затяжные, с переборами всхлипы. Они бы сами, наверное, не кончились, если бы человек не встряхнул Сашу хорошенько раз и другой. Тогда она затихла, вжалась в него, окружила себя его рукой и только изредка глубоко-глубоко передыхала.

Он тоже молчал, прижал ее к себе покрепче, и они оба вдумчиво и строго смотрели в лестничный пролет. Впервые за этот день ей было так легко и отрадно.

– А знаете, – сказала Саша разнеженно, – я почему-то вспомнила, как мы с папой летом возвращались из Воронина, из дальней деревни – в свою. Купили творог, сметану, нас угощали пирогами с черникой. Ну и задержались. Поздно, почти ночь. Выходим – туман, прямо в туман и окунулись с порога. Идем наобум, спотыкаемся, в канаву завалились – так смешно! Хохочем, еле тропинку во ржи отыскали – там надо полем идти. Рожь уже высокая, барьерчиком ровным с двух сторон. И хоть туман, а все равно васильки среди ржи заметны, островками. А теплынь! Как в парном молоке идем – ни ветерка. Все ниже, все ниже спускаемся, туман все гуще – ничего не видать! А пахнет не сыростью, наоборот, тепло и сухо от хлеба. Он шел впереди и все оборачивался, что-то смешное рассказывал. И вдруг замолчал. Потом бурчит: «Да стой же». – «А что, а что? – говорю. – Что такое?» Смотрю – мы в речке идем, вода выше колена. А как вошли – не заметили. Такая вода теплющая. Папаша уже хлюпает – от избытка чувств. Он всегда так – в кино, по радио что трогательное услышит – слезу пускает. Скорей бы уж лето пришло!

Саша мечтательно потянулась, забыв обо всем, и рассмеялась, увидев замешательство человека. Он был сейчас роднее всех, даже мама пасовала перед его встревоженной чуткостью, моментальным откликом на Сашин скулеж. Так угадчивы, едины бывают только заговорщики.

Под ее взглядом у человека опять смешно скривилось лицо. Он поспешно сел боком, навстречу, и она бурно привалилась к нему, давясь от новых слез. Сейчас она нисколько не стеснялась. Блаженно закрыла глаза – и поскакали сине-золотые обручи, один за другим.

Очнулась Саша от резкого толчка. Это она вздрогнула во сне.

– Как слон, – сказал человек и сделал вид, что страшно испугался. – Прости, как слониха. Совсем забыл: ты никаких мужчин не признаешь!

Он улыбался ей, и лицо у него было несказанно доброе. Саша тоже улыбалась, вертела головой и щурилась, не разбираясь со сна. Совсем запуталась в этом мире. Непонятно: утро сейчас, день или вечер. И где она сейчас – тоже непонятно.

– Нагнитесь, – сказала требовательно.

Размотала его длиннющий шарф и завязала прилично, спрятав концы под пальто. На воздухе закружилась голова, горело лицо, щипало веки, опухшие от слез. Место было чужое, неприязненное, смотреть вокруг не хотелось.

Из переулка свернули в широкую улицу, всю перекошенную от ветра. Не очень густые толпы шли по мостовой – рассасывалась по городу демонстрация. Улица раздалась в огромную площадь. И это был другой город и другой праздник. Стояли столы, покрытые простынями, с лимонадом и пирожными. Прижались боками машины с откинутыми задниками. Женщины в белых халатах прямо с машин подавали сласти, мороженое, бутерброды. Всюду стояли люди с бумажными стаканчиками. Ветер пригнал такой стаканчик с вишенкой на боку прямо к Сашиным ногам. Дернулась, но не взяла.

Он поставил ее к ограде и вернулся с лимонадом и бутербродами. Солнце гуляло по другой половине площади – на их стороне было даже морозно. От лимонада Саша начала дрожать. Человек заметил и заставил ее проскакать на каждой ноге по очереди через площадь. Сказал, что вот эта длиннющая улица непременно упрется в Технологический институт и что идти осталось не так уж много.