Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник (предисловие А.Ингера)

— В таком случае, — решительно заявил дядюшка, — я сочту себя удовлетворенным, ежели лорд Оксмингтон лично принесет мне извинения, а друг мой, надеюсь, будет удовлетворен, если его лордство прогонит со службы дерзкого негодяя.

— Сэр! — вскричал Лисмахаго. — Я настаиваю на том, чтобы лично отомстить за обиду, которую я претерпел.

После недолгих пререканий пришли к соглашению, и дело закончилось так: его лордство, встретив нас в доме нашего друга, объявил, что сожалеет о случившемся и что не имел намерения нанести оскорбление. Камердинер на коленях просил прощения у лейтенанта, как вдруг Лисмахаго, к удивлению всех присутствующих, угостив его сильным пинком в лицо, опрокинул навзничь и с яростью воскликнул:

— Oui, je te pardonne, gens foutre [61].

Таков был счастливый конец опасного приключения, грозившего семейству нашему большими бедами, ибо сквайр такой человек, что скорее пожертвует и жизнью и состоянием, чем допустит, чтобы хоть малейшее пятнышко марало его честь и доброе имя. Его лордство очень неласково принес извинения, после чего тотчас удалился в некотором замешательстве, и, мне кажется, впредь никогда не пригласит он валлийца на обед.

Немедля покинули мы поле боя, на котором одержали победу, и продолжали путешествие, не придерживаясь, однако, прямой дороги. Мы сворачиваем то в ту, то в другую сторону, чтобы осмотреть достопримечательные города, поместья и любопытные места, а потому приближаемся к пределам Монтмаутшира медленными стопами. Но как бы ни был извилист наш путь, неизменными и искренними остаются, дорогой Уот, те дружеские чувства, какие питает к вам всегда ваш Дж. Мелфорд.

28 сентября

Доктору Льюису

Любезный Дик!

В какую пору жизни человек может почитать себя свободным от необходимости приносить в жертву свой покой суетности презренного света? Меня втянули было в забавное приключение, о котором я расскажу при встрече, а встреча эта уже не за горами, ибо мы побывали почти всюду, где хотели, и повидали все, что, мне кажется, было достойно нашего внимания на пути домой.

Несколько дней назад я узнал случайно, что старинный мой приятель Байнард живет в своем имении, и, проезжая неподалеку от его имения, я не захотел миновать его, хотя наши отношения прервались уже много лет назад.

Покуда мы ехали к тому месту, где провели вместе столько счастливых дней, воспоминание о нашей близкой дружбе целиком овладело сердцем моим; но когда мы подъехали к усадьбе, я не мог узнать того, что глубоко было запечатлено в моей памяти. Высокие дубы, осенявшие аллею, были срублены, железные ворота в конце ее снесены, снесена и высокая стена, окружавшая двор. Самый дом, некогда бывший цистерианским монастырем, своим видом внушал почтение; вдоль его фасада, обращенного в сад, раньше шла каменная галерея, где в свое время я не без приятности прогуливался, когда чувствовал потребность в размышлениях.

Теперь новомодная архитектура преобразила древний фасад: снаружи он стал греческим, а внутри все осталось готическим. Что же до сада, который полон был наилучших в Англии плодов, то теперь не найти в нем и малейших следов деревьев, шпалер и живых изгородей. Не осталось ничего, кроме голой площади, усыпанной песком, с высохшим водоемом, посреди коего торчит свинцовый тритон.

Да будет дам известно, что Байнард после смерти отца унаследовал свободное от долгов имение, приносившее тысячи полторы фунтов в год, а сам был наделен такими качествами, которые позволяли ему занять весьма почтенное положение в государстве. Но юношеское мотовство, а также издержки по выборам в парламент привели к тому, что через несколько лет он оказался обремененным долгами в десять тысяч фунтов, каковой долг он вознамерился уплатить с помощью благоразумного брака. Посему он женился на некой мисс Томсон, приданое которой превосходило вдвое долги его.

Она была дочерью одного купца, который объявил себя несостоятельным, но свое приданое наследовала от дяди, умершего в Ост-Индии. Родители ее умерли, она проживала с теткой, старой девой, надзиравшей за ее воспитанием, и, по-видимому, вполне подходила для того, чтобы стать чьей-нибудь женой. Правда, о ней ничего нельзя было сказать хорошего, но также и ничего дурного. Не была она ни надменна, ни заносчива, ни своенравна, не питала пристрастия ни к злословию, ни к азартным играм, ни к любовным интригам. Она умела читать и писать, петь и танцевать, бренчать на клавикордах, немного болтала по-французски и могла сыграть партию в вист и ломбер, но ни одним из этих талантов не владела в совершенстве. Ни в чем она особливо не отличалась. Говорила она вяло, слог у нее был дурной, слова подбирала с трудом. Одним словом, весьма незаметная особа. На вид она не казалась противной, но в обхождении ее не было ничего приятного, в манерах ничего привлекательного, и она столь мало подходила для приема гостей, что хозяйку дома обычно искали повсюду, хотя она сидела тут же на своем месте во главе стола.