Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже

заполнив железные банки водой Замзам, наглухо запаяли их. Святая вода значительно подешевела. В первые дни тавафа две банки стоили один риал, теперь на риал дают до шести банок.

Питаемся в столовой. Несмотря на голод, каждый старается как можно медленнее двигать челюстями, чтобы растянуть время обеда и насладиться прохладой: в зале установлено несколько мощных вентиляторов, напоминающих большие черные прожекторы. Приняв заказ, официант включает один из вентиляторов и направляет на тебя струю прохладного воздуха. Рассчитавшись, выключает вентилятор: ваши права на прохладу кончились, освобождайте места. Если кто-нибудь не понимает намека или делает вид, что не понял, его спокойно берут под руки и провожают до дверей.

У кого бумажники потолще, тем неплохо и здесь. Жирный рыжий турок со своей семьей с самого утра занимает один из столиков и, сидя в мягком кресле, дремлет. Официант попеременно (по мере того, как они нагреваются) включает то один, то другой вентилятор и направляет струю воздуха на богатых клиентов.

К вечерней молитве половина каменной суфы была занята нашими. Сегодня надежды на самолет нет.

Вечером перед аэродромом возник рынок ковров. Торговцы расстелили на асфальте турецкие, персидские и иракские ковры и, хотя покупателей не видно, громко нараспев расхваливали свой товар.

Вскоре улицы наполнились потоком сверкающих автомобилей. Богатые господа, закончив деловой день, возвращались в свои виллы. Хотя возраст и внешность этих людей разные, вид у всех одинаково суров, даже несколько печален, будто в их краю произошла какая-то катастрофа или объявлено военное положение.

В шикарных автомобилях восседают американцы. Они служат в морском и воздушном портах Джидды, на заводе кока-колы и на других предприятиях. Они имеют право жить только на территории компании "Арамко", в столице страны и в Джидде. Но эти ограничения, общие для всех немусульман, вряд ли огорчают их, ибо они хорошо знают, что их доллары проникли аж в самое сердце благословенной Мекки и лучезарной Медины. Ночью часть моих спутников расположилась на

каменной суфе, остальные улеглись где попало. К стене одного из магазинов прислонен туго закрученный проволокой тюк. Я отвалил его и сел. Никто не сделал мне замечания, и я растянулся на тюке. Но лежать на его выпуклом боку оказалось не очень удобно. Проволочные и веревочные узлы впивались в тело. Если пролежать в одном положении более получаса, начинает нестерпимо болеть хребет. Ко всему этому беспрестанный хрип радиодинамиков, который теперь казался в два раза громче, чем днем, рев прилетающих и улетающих самолетов не давал сомкнуть глаз.

-- Терпение! -- повторял я про себя слова чиновника аэропорта.--Иншалла, всему этому придет конец.

Утром администрация аэропорта не сообщила нашему представителю ничего нового.

-- Терпение, терпение! Иншалла, будет!

С каждой минутой становилось жарче, и даже на свежем воздухе усиливалось зловоние. Раскрыв над го-ловой зонт, я пошел вон с шумного двора.

И здесь будто не часы состояли из минут, а минуты состояли из часов. День тянулся, словно нескончаемый зимний вечер.

-- Дохтур, идите, вас зовет Кори-ака,-- принес известие Алланазар.

-- Что случилось? Все здоровы?

-- Из лучезарной Медины приехал ишан к вам.

Выходит, что позавчера мы преждевременно сказали "прощай" брату навеки ишану Ахмаду Султану.

Ишан стоял возле суфы, беседуя с паломниками. Увидев меня, он холодно поздоровался. Кори-ака сообщил, что у ишана неожиданно захворала третья жена и он приехал в святую Джидду за знакомым врачом.

Допустим, что я поверю этой легенде, сказал я себе. Ишан столько лет довольствовался услугами врача из своего города, а тут вдруг проделал пятьсот километров ради совета здешнего врача?! Что-то здесь не так. Что же ему нужно?

-- Случайно я встретил двух земляков из вашего квартала,-- начал разговор ишан Ахмад Султан.-- Они хотят видеть вас и ждут на улице.

Под тентом одного из ларьков стояли два пожилых мужчины, одетых, как зажиточные арабы. После обоюдных приветствий, ишан представил нас друг другу.

-- Это хаджи Саадула, а это хаджи Шукрулло, сыновья муллы Мухсина-парфюмера, -- сказал ишан, показывая на братьев и, многозначительно глянув в мою сторону, прибавил: -- Они из квартала Яланбек города Самарканда.

Братья откровенно изучающе рассматривали меня.

-- Мы, оказывается, из одного квартала,-- произнес один из них.

-- Да, я родился в Яланбеке, но покинул квартал, когда мне было шестнадцать лет.

-- Знали нашего отца?

-- Нет, но слыхал. Он умер, когда я был совсем маленьким.

-- А сколько вам лет?

-- Тридцать пять.

-- Да, вы тогда действительно были маленьким.

Я совершенно отчетливо понял, что хотя беседа и протекала на улице возле бакалейной лавчонки, но явилась настоящим допросом. Нужно было оставить свое упрямство и беспечность и доказать этим людям, что я есть я, и никто другой. Ведь речь шла о достоинстве гражданина моей страны, на честь которого очень бы хотел наляпать грязное пятно ишан.

-- Вы знаете наш дом? -- спросил старший из братьев.