Путешествие по русским литературным усадьбам

Ко времени женитьбы Лев Николаевич Энгельгардт, по-видимому, уже устал от тягот походной жизни и поэтому, связав себя узами брака, поспешил выйти в отставку. Не чуждый литературных занятий, он под конец дней своих начал писать воспоминания о временах Екатерины II и Павла I. Вероятно, взять в руки перо его побудил пример знаменитого «поэта-партизана» Дениса Давыдова; он породнился с Энгельгардтами, взяв в жены племянницу Екатерины Петровны — Софью Чиркову. Неоднократный гость Муранова, Давыдов стал первым поэтом, переступившим его порог.

Перед мурановским домом стояли две пушки — свидетельницы «дней Очакова». Старый генерал по торжественным дням (дни рождения или именин членов императорской семьи) производил салют. При всех регалиях он с крыльца взирал, как его маленькая дочь, скрывая дрожь, поджигала фитили. Эти пушки были завещаны им «славному Денису».

Посолидневший бывший партизан ввел в дом Энгельгардтов своего молодого друга Евгения Баратынского. Последний появился в Москве в конце 1825 года. Члены братства поэтов (не только Давыдов, но и Жуковский, Вяземский, Дельвиг) всячески опекали Баратынского. В их глазах он был и перворазрядный поэтический талант, и измученный роком страдалец. Наивная юношеская шалость в духе романтических разбойников стала для Баратынского началом суровых жизненных испытаний. Он был вынужден долгие годы тянуть солдатскую лямку. Лишь дослужившись до низшего офицерского чина, уже признанный поэт получил наконец-то право выйти в отставку (31 января 1826 года).

Давыдов, конечно, не подозревал, что вводит в дом Энгельгардтов жениха их старшей дочери Анастасии. Это была любовь с первого взгляда, для друзей Баратынского совершенно неожиданная. Свадьба состоялась уже 9 июня 1826 года. Бесспорный «король элегии» избрал своей подругой женщину, которая, казалось бы, была далека от образов его поэзии. Если жениха уподобить Ленскому, то невеста представлялась скорее Ольгой, чем Татьяной. Вяземский в этой связи писал А. И. Тургеневу: «Брак не блестящий, а благоразумный. Она мало имеет в себе элегического, но бабенка добрая и умная. Я очень полюбил Баратынского: он ума необыкновенного, ясного, тонкого. Боюсь только, чтобы не обленился на манер московского Гименея и за кулебяками тетушек и дядюшек…»^[51].

После смерти Л. Н. Энгельдгардта в 1836 году усадьба отошла его единственному сыну Петру Львовичу, но он был душевнобольным, и Баратынский взял на себя обязанности хозяина Муранова. Исполнилась его мечта обрести «свой угол на земле». Он всю жизнь стремился основательно осесть в деревне. Скоро выяснилось, что старый дом для семейства мал, и в 1841 году поэт начал перестраивать его по собственным чертежам. В качестве образца он взял тамбовскую усадьбу Любичи своего (общего с Пушкиным) знакомого Н. И. Кривцова. Его привлекало то, что дом в Любичах — как вспоминает Б. Н. Чичерин — был «без прихотей старого русского барства, но со всеми удобствами английского комфорта». По письмам Баратынского можно проследить все стадии работ в Муранове. Они закончились осенью 1842 года, о чем поэт сообщает своей матери: «Слава Богу, все мало-помалу уладилось и у меня остались только обычные заботы, которые не столь сложны. За год, прожитый мною здесь, я построил лесопилку, дощатый склад и свел 25 десятин леса… Новый дом в Муранове уже стоит под крышей и оштукатурен внутри. Остается настелить полы, навесить двери и оконные рамы. Получилось нечто в высшей степени привлекательное: импровизированные маленькие Любичи»^[52]

.

Мурановский дом — шедевр уюта и функциональности, где любой архитектурный элемент необходим. Известный искусствовед М. И. Ильин пишет: «Если мы проследим замысел, лежащий в основе планировки дома, то мы поразимся продуманности каждой части, каждой детали. Так, окна средней комнаты верхнего этажа, служившие классной для детей Баратынского, помещены под крышей купола с целью не отвлекать их во время уроков. Под домом идет подземный ход, по которому в зимнее время слуги проносили в дом дрова, минуя жилые комнаты»^[53]. Уже прошла пора парадных построек с обязательными портиками. Их сменили скромные небольшие усадьбы, предназначенные для тихой семейной жизни. Дом Баратынского был именно таким. Вот картина Муранова, отличающаяся большой точностью:

Я помню ясный чистый пруд;

Под сению берез ветвистых,Средь мирных вод его три острова цветут;Светлея нивами меж рощ своих волнистых,

За ним встает гора, пред ним в кустах шумитИ брызжет мельница. Деревня, луг широкой,А там счастливый дом… туда душа летит,Там не хладел бы я и в старости глубокой!