Путешествие по русским литературным усадьбам

Вечером 18 августа после ужина Гоголь неожиданно предложил прочесть главу из «Мертвых душ». Присутствующие были озадачены; Константин встал, чтобы принести из библиотеки книгу. Но Гоголь удержал его за рукав и сказал, что он намерен читать из второго тома; после этих слов он вытащил из кармана объемистую тетрадь. С. Т. Аксаков вспоминал, что его первым ощущением был испуг; после скандала с «Выбранными местами из переписки с друзьями» страшила перспектива воочию убедиться в окончательном падении таланта Гоголя. Однако все подвинулись к столу, и чтение началось. С первых же фраз стало ясно — страхи необоснованны. Слушателей охватило чувство, что они присутствуют у колыбели нового гоголевского шедевра. Гоголь читал примерно час с четвертью; закончив, он, уставший, быстро ушел к себе наверх, осыпаемый восторженными похвалами. Было около полуночи, и в такой час Гоголь обычно уже спал. Но Аксаковы не расходились; все сразу же вспомнили, что Гоголь неоднократно опускал руку в свой громадный карман, как бы собираясь что-то оттуда вытащить. По-видимому, он только ждал момента, чтобы пригласить к чтению.

Поутру С. Т. Аксаков поднялся в комнату Гоголя, и они обнялись. Лицо Гоголя просветлело; он назвал своего старого друга Фомой Неверным. Гоголь взял у всех присутствовавших на чтении обещание, что они обдумают и выскажут ему свои мысли по прочитанному.

С. Т. Аксаков сдержал слово; 27 августа он послал Гоголю письмо как с указанием достоинств текста, так и с целым рядом замечаний. Гоголь пришел в восторг; он сразу же в наемном экипаже приехал в Абрамцево, не желая даже несколько часов подождать Константина, который привез бы его с собой без излишних трат. Он прожил целую неделю до 6 сентября. Однако чтений больше не было; Гоголь считал другие главы недостаточно отделанными. К такому мнению он пришел после реакции С. П. Шевырева и А. О. Смирновой-Россет, которым их читал. Позднее в этом году Гоголь еще раз приезжал в Абрамцево 21–27 сентября.

Рассказ о последних посещениях Гоголем Абрамцева в 1851 году воспринимается как элегия. С. Т. Аксаков вспоминает: «…Он был необыкновенно со мною нежен и несколько раз, взяв меня за руки, смотрел на меня с таким выражением, которого ни описать, ни забыть невозможно»^[77]. Хозяева приглашали Гоголя остаться до 20 сентября — дня рождения С. Т. Аксакова, но он спешил в Васильевку на свадьбу сестры, назначенную на 1 октября. Однако, приехав в Москву около 25 сентября, С. Т. Аксаков с удивлением узнал, что Гоголь, остановившийся по пути в Оптиной пустыни, неожиданно вернулся, ибо почувствовал нервное расстройство. С. Т. Аксаков увез его в Абрамцево. Гоголь постоянно переживал: то ему казалось, что он сухо простился с С. Т. Аксаковым накануне несостоявшегося путешествия в родные пенаты, то тревожился, что мать и сестры будут огорчены из-за его отсутствия в Васильевке в столь торжественный день. Только 1 октября Гоголь наконец-то пришел в себя — после того, как отстоял обедню в Троице-Сергиевой лавре. Вечером Гоголь был весел, он без конца пел украинские песни. О таких минутах рассказывает Ефим Максимович: «Молчаливый вообще человек был Николай Васильевич, и редко на них веселость находила. Зато уж коли найдет, бывало, такой стих, так прямо удержу нет… Среди залы вприсядку пустится, ногой притопывает и поет: „Нехай так! Нехай так!“»

^[78]. 3 октября Гоголь возвратился в Москву.

Зиму 1852 года С. Т. Аксаков провел в Абрамцеве. Получив горестное известие о кончине Гоголя, он 23 февраля собственной рукой написал письмо Ивану и Константину (а не продиктовал!) с пометкой «Одним сыновьям!». В этом письме он попытался разобраться в своем отношении к покойному. Суть его — в следующих словах: «Я не знаю, любил ли кто-нибудь Гоголя исключительно как человека. Я думаю, нет: да и это невозможно… Я признаю Гоголя святым, не определяя значения этого слова. Это истинный мученик высокой мысли, мученик нашего времени и в то же время мученик христианства…»^[79]

.

Уже 28 марта С. Т. Аксаков извещает Смирнову-Россет: «С 21 февраля я погружен в одно занятие: я пишу или диктую о Гоголе. Я начал писать без плана, что приходило мне в голову; но потом начал писать „Историю знакомства и переписки с Гоголем“»^[80].

В «аксаковский период» круг гостей Абрамцева как бы распадается на две части. К одной группе принадлежали маститые литераторы: С. П. Шевырев, М. П. Погодин, М. Н. Загоскин, И. С. Тургенев, А. Н. Майков, к другой — славянофилы А. С. Хомяков, братья И. В. и П. В. Киреевские, фольклорист А. Ф. Гильфердинг. Первых привлекал отец, вторых — сыновья.