Путешествие по русским литературным усадьбам

Волошин — равный в ряду крупнейших русских поэтов Серебряного века. Как никто другой, он в своих стихотворениях отобразил жестокие революционные будни. Его поэзия — мрачная летопись эпохи. В Крыму Волошин стал легендарной фигурой. После Брестского мира полуостров был оккупирован немцами, затем у власти здесь оказались местные большевики, но через год Крым был занят армией Врангеля и стал последним оплотом Белого движения. Волошин всеми силами и небезуспешно пытался встать «над схваткой», не делая различия между большевиками и добровольцами, ибо для него они были одинаково русские люди. Неудивительно, что в агитационных листовках и тех и других он читал собственные стихи; но и его имя попадало в расстрельные списки тех и других:

В недавние трагические годыУсобица и голод и война,Крестя мечом и пламенем народы,Весь древний Ужас подняли со дна.В те дни мой дом — слепой и запустелый —Хранил права убежища, как храм,

И растворялся только беглецам,Скрывавшимся от петли и расстрела.И красный вождь, и белый офицер —Фанатики непримиримых вер —Искали здесь под кровлею поэтаУбежища, защиты и совета.Я ж делал всё, чтоб братьям помешатьСебя — губить, друг друга — истреблять,

И сам читал — в одном столбце с другимиВ кровавых списках собственное имя.

Эти строки из программного стихотворения Волошина «Дом поэта», где он подводит итоги своего мучительного опыта. Волошин держал свои двери открытыми для всех, и судьба была к нему благосклонна.

Но в эти дни доносов и тревогСчастливый жребий дом мой не оставил:Ни власть не отняла, ни враг не сжег,Ни предал друг, грабитель не ограбил.

Однако всечеловечность Волошина оказалась чуждой и даже враждебной новой власти. Его стихи не просто замалчивались; распространение их списков грозило ГУЛАГом. Но поэт оставался верен себе:

Мои ж уста давно замкнуты… Пусть!Почетней быть твердимым наизустьИ списываться тайно и украдкой,При жизни быть не книгой, а тетрадкой.И ты, и я — мы все имели честь«Мир посетить в минуты роковые»И стать грустней и зорче, чем мы есть.

Я не изгой, а пасынок России.Я в эти дни ее немой укор.И сам избрал пустынный сей затворЗемлею добровольного изгнанья,Чтоб в годы лжи, падений и разрухВ уединеньи выплавить свой духИ выстрадать великое познанье.

Среди тех, кто обязан Волошину жизнью, был заброшенный в Крым превратностями Гражданской войны О. Мандельштам. Его арестовала врангелевская контрразведка по доносу — якобы Мандельштам сотрудник Чека. Волошин одним из первых пришел ему на помощь — и это несмотря на то, что поэты далеко не были друзьями; капризный и неуживчивый Мандельштам умел с легкостью со всеми портить отношения. В заявлении начальнику политического розыска Волошин писал, что, во-первых, Мандельштам — один из выдающихся современных русских поэтов, а, во-вторых, что он человек крайне легкомысленный и «никакими политическими убеждениями не страдающий»; следовательно, «обвинение его в большевизме, в партийной работе — есть абсурд»^[167]. В контрразведку письмо передал сосед Волошина по Коктебелю другой знаменитый дачник В. В. Вересаев, имевший статус живого классика. Их энергичное заступничество возымело действие. Мандельштам получил свободу.