Путешествие по Советской Армении

Хорошо отдохнуть после напряженного труда! Хорошо чувствовать досуг, — долгую, нескончаемую праздничную ночь, после которой можно всласть выспаться. Гусан не жалеет песен, — кончает одну, начинает другую. Деликатно вытерев после жирной баранины седые расчесанные усы, музыканты опять берутся за свои инструменты: похожий на гитару, с очень длинным стволом, тар, издающий под косточкой нежный, воркующий, голубиный звук; кяманчу, род скрипки, по которой водят смычком, поставив ее прямо, с упором на колени, и встряхивая время от времени ее тельце с несоразмерно большим брюшком, и бубен

, который держит обыкновенно певец, отбивая в него такт, поднимая его к самому уху, склоняя его, как щит, когда затягивается медленная, за душу берущая песня, или молниеносно работая им под быструю, рассыпчатую плясовую.

Звонкий женский голос завел песню, потом встала первая женщина, — и покуда за столом едят, в круг начинают выходить танцоры.

Армянка танцует не столько ногами, сколько руками, вытягивая их в длину, поднимая, отводя от себя в стороны, глядя вбок, на свои разведенные в стороны пальцы, на приподнятую, сжимающуюся, разворачивающуюся, плывущую в воздухе выразительную ладонь. Это кажется однообразным; но для того, кто видел много армянских народных танцев, пластика вытянутой руки с отставленным мизинцем, с перебором пальцев полна бесконечного, неповторимого разнообразия. Две тысячи лет этой пластике ручного танца. Две тысячи лет существует ее традиция именно здесь, в Сюни, в горах Зангезура.

Летописец рассказывает, что однажды Бакур, родоначальник сюникских князей, пригласил Трдата Багратуни «на вечерний стол».

«Трдат, разгоряченный вином, увидел женщину, чрезвычайно красивую, по имени Назеник, которая пела руками»[98].

Когда прекратили «петь руками» колхозницы, вышли вперед старики, вынули из-за пазух большие носовые платки, отряхнули их, готовясь к танцу. Изумителен этот танец возраста. Каждый из стариков две трети своей жизни прожил еще до советской власти, сложился в прошлом, сформировал в прошлом свой характер и привычки. Многое перевидал старый человек, еще больше перенес на своей спине, нажил защитную крестьянскую хитринку. И вот он выступает, крепко подвыпивший, развязанный своим возрастом от излишней скрытности: старый я человек, что с меня возьмешь! И танцует медленно, упиваясь бытием, танцует сам свою жизнь — вот она, в забавном подъеме ног, во взмахе платка, которым он, мужчина, играет в воздухе, как танцующая женщина кистью руки. Пусть в прошлом ему приходилось гнуть свою спину — не обойтись было без этого, — а сейчас все ж таки он хозяин, все ж таки он голова. И, слегка подтрунивая над самим собою, он старыми ногами затейливо выкручивает вензеля, хитро обходя заминки возраста и ревматизма.

Неожиданно встрепенулся и кукарекнул первый утренний петух на селе. Взлаяла спросонок на чьей-то крыше собака. Посерел, словно старческой сединой прошился, воздух вокруг. Ночь отходила, отступала от окон, но было уже видно, что предстоит на весь день густой туман, обычный для этих мест. В десяти километрах от Тэха, на границе Азербайджана, Курдистанское ущелье без конца поставляет эти плотные, как молочный кисель, туманы, расползающиеся по всему здешнему нагорью.

— Хватит на целый день, — определил, выйдя на веранду, шофер, щупая глазами серую мглу.

Надо было ехать, оставив колхозников доплясывать и допевать последние песни.

* * *

Не заезжая назад, в Горне, поднимается машина над городом, чтобы направиться на запад, в Айоц-дзор. И очерк Зангезура, с его величавой каменной скульптурой, вылепленной солеными пальцами моря, с его пещерами, ямами, хаосом камней и скал, туманом Кафанского леса, дыханием меди, постепенно уходит вниз в молочном тумане утра. Как бы последним взмахом его, прощальным движением камня, встает в двадцати шести километрах от Гориса, у самого шоссе, обточенный тысячелетний черный камень-фаллус, предмет поклонения в древние времена, похожий на черепаху с небольшой выпуклостью поверх ее щита.

Дорога взвивается кверху, на горные пастбища, и яркая, свежая зелень, зелень, почти не тронутая осенью, но уже тронутая первым утренним серебром зимы, охватывает путника своей резкой, хрустящей прохладой.

АЙОЦ-ДЗОР

Через Воротанский перевал