Путешествие с Даниилом Андреевым. Книга о поэте-вестнике

Подновлен румяным гримом,Желтый, чинный, аккуратный,Восемнадцать лет хранимыйПод стеклянным колпаком,Восемнадцать лет дремавшийПод гранитом зиккурата, —В ночь глухую мимо башенВзят — похищен — прочь влеком.В опечатанном вагоне

Вдоль бараков, мимо станций,Мимо фабрик, новостроекМчится мертвый на восток,И на каждом перегонеТолько вьюга в пьяном танце,Только месиво сыроеРваных хлопьев и дорог.Чьи‑то хлипкие волокна,Похохатывая, хныча,

Льнут снаружи к талым окнамИ нащупывают щель…Сторонись! Пространство роя,Странный поезд мчит добычу;Сатанеет, кычет, воетПреисподняя метель…

Об эвакуации тела Ленина написал и Довлатов. Он рассказывает о своем знакомом, художнике Збарском:

«У Збарского был отец, профессор, даже академик. Светило биохимии. В 1924 году он собственными руками мумифицировал Ленина.

Началась война. Святыню решили эвакуировать в Барнаул. Сопровождать мумию должен был академик Збарский. С ним ехали жена и малолетний Лева.

Им было предоставлено отдельное купе. Левушка с мумией занимали нижние полки.

На мумию, для поддержания ее сохранности, выделили огромное количество химикатов. В том числе — спирта, который удавалось выменивать на маргарин…

Недаром Збарский уважает Ленина. Благодарит его за относительно счастливое детство».

У Довлатова, как всегда, получился анекдот. Андреевская «вьюга в пьяном танце» над опечатанным вагоном пьяна не тем, выменянным на маргарин спиртом.

Но именно тогда, той поздней осенью 41–го года, мимо Уфы мчался странный поезд с мумией вождя, и в завьюженной отчине Аксакова будил мать плачем грудной Довлатов. А в Москве слушал голоса судьбы и времени «над грустной / Тихо плачущей страной» Даниил Андреев, через год попавший на фронт, чтобы пережить «Ленинградский апокалипсис».

2001

Поэт — вестник

РУССКИЕ БОГИ

…Даниил видел сон и пророческие видения головы своей на ложе своем. Тогда он записал этот сон, изложив сущность дела.

Дан. 7,1

1

Есть книги, которые не сочиняются, как романы, не выпеваются в горячке вдохновения, как просто стихи. А может быть, и вправду записываются, как сны, и, торопясь изложить существо дела, рисуя свои видения, писатель — пророк, поэт — вестник как бы забывает обо всех литературных приемах и жанрах.

О книге, «куске дымящейся совести», мечтал, например, Пастернак.

И Даниил Андреев прямодушно говорит читателю:

Хочешь — верь, а хочешь — навсегдаЭту книгу жгучую отбрось…

Именно в снах, на узком арестантском ложе, в предутренней тишине Владимирской тюрьмы поэт уходил в свои «метаисторические» и «трансфизические» видения. Он писал о них: «Длинные ряды ночей превратились в сплошное созерцание и осмысление. Глубинная память стала посылать в сознание все более и более отчетливые образы, озарявшие новым смыслом и события моей личной жизни, и события истории и современности».

Эти сны — озарения (по словам Юнга, «Бог говорит в основном посредством снов и видений») открыли поэту, что в «бездне есть двойник России, / Его прообраз — в небе есть». А мистическое откровение, претворяясь в литературные формы, требовало особого мифологического языка. Такое, именно мифопоэтическое, осмысление русской истории (да и собственной жизни, пришедшейся на самое страшное полустолетие прошедшего века), которая вершится и на земле, и в сияющем небе, и в мрачной бездне, и есть содержание небывалой в русской литературе книги «Русские боги».