Его логика была непреодолимой. Его слова создавали впечатление, что я был побежден чем-то ужасающим и неизвестным, чем-то, к чему я не был готов и чьего существования не допускал даже в своих самых диких фантазиях.
— Что ты предлагаешь мне делать? — спросил я.
— Стать доступным силе, взяться за свои сны, — ответил он. — Ты называешь их снами, потому что не имеешь силы. Воин, будучи человеком, ищущим силу, не называет их снами, он называет их реальностью.
— Ты имеешь в виду, что он принимает сны за реальность?
— Воин не принимает одно за другое. То, что ты называешь снами, реально для воина. Ты должен понимать, что воин не является глупцом. Воин является безупречным охотником, охотящимся за силой. Он не пьян и не безумен, и у него нет ни времени, ни расположенности к тому, чтобы блефовать или лгать самому себе, или совершать неверные действия. Ставки для этого слишком высоки. Ставкой является его приведенная в порядок жизнь, для укрепления и совершенствования которой понадобилось так много времени. Он не собирается отбрасывать ее прочь, совершая какие-то глупые просчеты, принимая одно за другое.
— Ты имеешь в виду, дон Хуан, что
— Конечно оно реально.
— Так же реально, как то, что мы делаем сейчас?
— Если тебе хочется сравнивать, то я могу сказать, что оно, пожалуй, более реально. В
Предпосылки дона Хуана всегда привлекали меня на определенном уровне. Я мог легко понять его расположенность к идее того, что человек может делать во снах что угодно, но я не мог воспринять ее серьезно. Пропасть была слишком велика. Мгновение мы смотрели друг на друга. Его утверждения были безумными, и в то же время он был, насколько я мог судить, самым уравновешенным из всех, кого я встречал.
Я сказал ему, что не могу поверить в то, что он рассматривает свои сны как реальность. Он усмехнулся, как если бы знал всю несостоятельность моей позиции, затем поднялся и, не говоря ни слова, пошел в дом. Долгое время я сидел в состоянии оцепенения, пока он не позвал меня внутрь. Он приготовил кукурузную кашу и положил мне чашку. Я спросил его по поводу того времени, когда человек бодрствует. Мне хотелось знать, называл ли он это как-то по-особенному. Но он не понял вопроса или не захотел отвечать.
— Как ты называешь то, что мы делаем сейчас? — спросил я, имея в виду, что то, что мы делали, было реальностью в противоположность снам.
— Я называю это едой, — ответил он и сдержал смех.
— Я называю это реальностью, — сказал я, — потому что наше принятие пищи действительно происходит.
— Сновидение тоже происходит, — ответил он, хихикнув. — Так же как и охота, ходьба, смех.
Я не настаивал на споре, однако не мог, даже если бы вышел за свои рамки, принять его предпосылку. Он, казалось, был обрадован моим отчаянием. Как только мы закончили есть, он буднично заявил, что мы идем на прогулку, но не будем бродить по пустыне так, как делали это раньше.
— В этот раз будет иначе, — сказал он. — С этого времени мы будем ходить на места силы; ты будешь учиться тому, как делать себя доступным силе.
Я снова выразил свое замешательство и сказал, что не был готов к подобным попыткам.
— Перестань. Ты индульгируешь в своих глупых страхах, — сказал он мягким голосом, похлопывая меня по спине и благожелательно улыбаясь.
— Я угодил твоему охотничьему духу. Тебе нравится бродить со мной по этой прекрасной пустыне. Тебе слишком поздно уходить.
Он пошел в пустынный чапараль, движением головы дав мне знак идти за ним. Я мог бы пойти к своей машине и уехать, если бы мне действительно не нравилось бродить с ним по этой прекрасной пустыне. Мне нравилось ощущение, которое я испытывал только в его компании, ощущение того, что это действительно ужасающий, таинственный и прекрасный мир. Как он и сказал, я был зацеплен.