Мне хотелось больше узнать о якобы обитавшем здесь духе, но дон Хуан потребовал, чтобы я соблюдал тишину. Он посоветовал мне замереть, чтобы ни движением, ни шепотом не выдать нашего с ним присутствия.
Очевидно, сам он мог часами пребывать в полной неподвижности. Но для меня это была сущая пытка. Ноги мои онемели, ныла спина, напряжение сковало шею и плечи. Все мое тело окоченело и сделалось холодным. Мне казалось, я больше уже не могу оставаться в таком положении, как вдруг дон Хуан, наконец, поднялся. Он легко вскочил на ноги и подал руку, помогая мне встать.
Стараясь размять затекшие ноги, я удивлялся той невиданной легкости, с которой дон Хуан смог вскочить после часов неподвижности. Прошло немало времени, прежде чем мои мышцы восстановили необходимую для ходьбы эластичность.
Дон Хуан повернул назад к дому. Он шел очень медленно. При этом он требовал, чтобы я держался на расстоянии трех шагов от него. Он петлял, то и дело уходя с прямого пути и пересек его четыре или пять раз в разных направлениях. Когда мы, наконец, подошли к его дому — уже было далеко за полдень.
Я попытался расспросить его о событиях этого дня. Он пояснил, что разговор сейчас не важен. До поры мне пришлось воздержаться от расспросов, пока мы находились в месте средоточия силы.
Мне до смерти хотелось узнать, что означали его поступки, и я шепотом пытался его расспросить, но своим холодным и строгим взглядом он убеждал меня в серьезности своих намерений.
Много часов мы просидели на веранде. Я работал над своими заметками. Время от времени он угощал меня кусочком вяленого мяса. Наконец, уже настолько стемнело, что стало невозможно писать. Я пытался осмыслить все, что со мной приключилось за день, но какая-то часть меня противилась этому и, в конце концов, я заснул.
Суббота, 19 августа 1961
Накануне утром мы с доном Хуаном были в городе и завтракали в ресторане. Он посоветовал мне изменять свой привычный рацион и распорядок питания не слишком резко.
— Твое тело не привыкло к мясу силы, — сказал он. — Если ты не будешь есть привычную пищу, ты заболеешь.
Сам он ел с удовольствием. Когда я по этому поводу пошутил, он просто сказал:
— Моему телу нравится все.
Около полудня мы снова пришли в водный каньон. Мы опять старались сделать свое присутствие заметным для духа. Для этого мы, как и в прошлый раз, сначала «громко разговаривали», а потом несколько часов сидели в напряженном молчании.
Когда мы оттуда ушли, дон Хуан, вместо того, чтобы идти домой, повернул в сторону гор. Дойдя до каких-то отрогов, мы поднялись на вершину высокого холма. Там дон Хуан выбрал для отдыха пятачок на открытом незатененном месте. Он сказал, что нам нужно дождаться сумерек, а потом мне следует вести себя как можно естественнее, в том числе задавать любые вопросы.
— Я знаю, что там прячется дух, — очень тихо сообщил он мне.
— Где?
— Вон там, в кустах.
— Какой именно дух?
Он с ехидцей взглянул на меня и спросил:
— А какие бывают?
Мы оба рассмеялись. Я задавал вопросы из-за того, что нервничал.
— Когда наступят сумерки, он выйдет, — сказал дон Хуан. — Нужно просто подождать.
Я молчал. Все мои вопросы куда-то улетучились.
— Сейчас нам нужно разговаривать без перерывов, — сказал он. — Человеческие голоса привлекают духов. Сейчас там в кустах прячется один из них. Мы должны дать ему знать о своем присутствии, так что не молчи.
Меня охватило идиотское чувство пустоты. Я был не в состоянии отыскать какую-либо тему для разговора. Дон Хуан засмеялся и похлопал меня по спине.
— Ну ты и тип! Как нужно потрепаться, так ты словно язык проглотил. Ну-ка, пошлепай губами!
И он шумно зашлепал губами, быстро открывая и закрывая рот.
— С этого момента о целом ряде вещей мы будем разговаривать только в местах силы, — продолжал дон Хуан. — Сегодня у тебя первая попытка, что-то вроде испытания. Мы находимся сейчас в одном из этих мест, и говорить здесь можно только о силе.
— Но я и в самом деле понятия не имею, что такое сила, — сказал я.