Путешествие в Россию

В описании царских и королевских резиденций Ульфельдт чаще всего употребляет термин curia, а палату и двор в Александровой слободе именует aula. Хотя обычаи царского двора со всеми особенностями дипломатического протокола описаны весьма бегло, по запискам Ульфельдта можно представить, что дипломатический протокол приема послов в Александровской слободе соблюдался столь же строго, что и в столице. Послов далеко от царского дворца встречали ряды пышно разодетых бояр и дворян[218], рынды стояли у царского трона. Ульфельдт одним из немногих сообщает о том, что приставы требовали от послов списка подарков, преподнесение которых было обязательной частью дипломатического ритуала, причем подарки принимающей стороны должны были быть больше, нежели приезжих представителей иностранной державы

[219]. В 1562 г. русские послы, получившие каждый по золотой цепи с брильянтами и золотому кубку (и Ромодановский, и Висковатый, и Совин — последний предметы чуть скромнее), а их дворяне — золотые кубки, остались крайне недовольны. Висковатый заявлял, что королевский подарок “моих поминков и в полы не стоит”[220]

. Впрочем, Ромодановскому и Висковатому нечего было жаловаться. Большую часть подарков король вернул[221], “взял из моих Онтоновых соболей два одинца, да сорок меньшой, а из моих Иванцевых поминков взял два соболя одинцы да два сободица с сорока лутчего, да саадак бухарской мелкое шитье, а в нем сорок стрел кречатьих да лук чеодайскии кроплен золотом да саблю булатну, оковану серебром да нож булатен, черен яшмовый да ножны серебрены да будин наведен весь золотом да кутаз боболев, окован серебром, да доулбаз чегадайский велик (речь идет о разных предметах конской утвари. —

В. А. А., А. Л. X.), наведен золотом весь”[222]

. Датские же послы, видимо, остались вполне довольны царскими дарами Ивана IV.

Ульфельдт, отправляясь в свое путешествие, видимо, не совсем отчетливо понимал, к какому государю он едет. В его записках, написанных уже с большим знанием дела, по отношению к Ивану IV альтернативно или почти альтернативно употребляются термины “князь”, “цезарь”, “император” (второй из них он прилагал и к крымскому хану). Вряд ли такое смешение терминов можно считать характерной особенностью самого Ульфельдта. Титул русских государей даже в конце XVI в. представлялся не совсем ясным европейским соседям России, несмотря на старательные объяснения этого предмета Сигизмундом Герберштейном. В своих записках Ульфельдт часто называл Ивана IV “великим князем московским”. Большего оскорбления никто не мог бы нанести царю. Ведь еще за 31 год до появления Ульфельдта в России и за 15 лет до общения его родственника Э. Харденберга с русскими послами Иван IV в 1547 г. был венчан первым в России царем. Из-за непризнания этого титула как со стороны литовского князя, так и польского короля, равно как и сомнений в этом со стороны собственных подданных, обнаружившихся во время так называемого мятежа 1553 г., очень обострились и международные и внутренние отношения. Иван IV еще в 1549 г. настаивал на войне с Великим княжеством Литовским и Короной Польской за свое “имя”, но не был поддержан собственными поданными. В дальнейшем отношение к войне за “государева имя” оказалось одной из причин безжалостных опричных расправ[223]. И если при общении с царем Ульфельдт, как и в своем сочинении, порой именовал Ивана IV только “великим князем московским”, его миссия и по этой причине, столь маловажной с современной точки зрения, была обречена на неудачу.

Зато перед читателем ясно предстает образ Грозного, болезненно следившего за соблюдением протокола приветствия, перечислением всех своих титулов, мечтавшего поразить послов великолепием своего одеяния, роскошью своих перстней, кинжала, скипетра и державы, и в то же время пытавшегося унизить послов небрежным отношением к самому акту заключения договора: ведь во все время чтения его текста он нарочито болтал с Богданом Бельским. Кстати, эта сцена как нельзя лучше свидетельствует о влиянии и роли царского фаворита, сумевшего сохранить расположение Грозного вплоть до смерти последнего.