Путешествие в Россию

Однако в оценке отношений государей и Бога православные и протестант не нашли общего языка. Если русские высоко ставили своего государя — и это отметил в свое время еще Сигизмунд Герберштейн — ив первой трети XVI в. называли великого князя “ключником и постельничим Божьим”, то современники Ульфельдта пошли еще дальше. Небесную иерархию они сопоставляли с земной. На одной — высшей — ступени лестницы оказался Господь Бог и государи, святые разместились вместе с канцлерами, сенаторами и секретарями. Молитвы православные собеседники Ульфельдта, в частности пристав Федор, сравнил с ходатайствами — челобитьями по своим делам. До такой степени прагматизма не доходили даже рационалистически мыслившие протестанты. И утверждения Федора вызвали решительный протест Ульфельдта. Все увиденные Я. Ульфельдтом особенности религиозной жизни русских послужили для него еще одним свидетельством их “варварства”.

Зато блюстители православной и протестантской нравственности, не сговариваясь, нашли общий язык — в осуждении народной культуры. Во всех странах средневековья эта культура отличалась терпкой, граничащей с непристойностью шуткой и соответствующими телодвижениями. Не следует думать, что русские “гудошники” в этом отношении чем-либо отличались от своих французских или итальянских собратьев.

О существовании “маргинального” слоя городских жителей больше всего сведений сохранили иноземцы[228]

. Ульфельдт старательно перечисляет русские ругательства, рассказывает он и об обычаях представительниц древнейшей профессии. Разумеется, то, что шокировало ревностного протестанта в 1578 г., в наш век “сексуальной революции” считается вполне естественным. Обитательницы средневекового дома любви заманивали к себе иностранцев непристойными телодвижениями, обнажая сокровенные части тела. Этих дам, собранных в одно из жилищ на окраине Новгорода невдалеке от того места, где жили датчане, послы смогли увидеть во время прогулки. Но не прельстились...

Таким образом, при чтении книги Я. Ульфельдта надо помнить следующее. Во-первых, это своего рода оправдательный документ, призванный дать политическую реабилитацию автору. Во-вторых, автором выступает ревностный протестант лютеранского толка, настроенный враждебно к православию. В-третьих, это дневник, который содержит впечатления датского дипломата, полученные им при знакомстве с чужеродной для него культурой. Нельзя сказать, чтобы автор был последователен в описании социально-экономических феноменов. Так, он по-разному характеризует населенные пункты городского типа. Понятие о городах, прежде всего русских, у него не вполне отчетливое.

Тем не менее записки Ульфельдта представляют интерес не только для понимания реакции датского общества на Ливонскую войну и феномен Грозного, они важны и для восстановления картины экономического положения России и Ливонии времени окончания Ливонской войны (его характеристика разрухи Новгородской и Псковской земель вполне соответствует писцовым описаниям, а Ливонии — сообщениям тамошнего хрониста Г. Рюссова), социально-экономической политики на захваченных русскими войсками ливонских землях, демографической политики русского царя, продолжавшего старинную, с XV в., практику массовых переселений, — Ульфельдту довелось быть свидетелем массового вывоза ливонских жителей — эстов и немцев, — следы которых позднее терялись в необъятной Казанской земле[229]. В середине XVI в. эта практика приобрела особый характер. Она была распространена на население покоренных Россией территорий. Русских же заманивали туда — на освобожденные от “коренных” жителей территории — более экономическими “пряниками”.

Записки Ульфельдта обнаруживают и теснейшие связи скандинавских стран с Россией. Посла поражала стоимость норвежской сельди (из Сконе), продававшейся в России дешевле, чем в Дании, несмотря на удаленность от места ее лова, он знал и о прибытии копенгагенского купца в Пернов.

Многоплановость сочинения Ульфельдта сделала его дневник серьезным источником по истории России, Ливонии, Польши и Дании.

Особо следует остановиться на гравюрах, помещенных в изданиях 1608 и 1627 гг. Это общий вид крепости в Александровской слободе (№ 1) и три гравюры с интерьерами несохранившихся сооружений, где Иван Грозный принимал датских послов (№ 2), где состоялся пир (№ 3) и где царь крестным целованием утвердил договор (№ 4). Кроме того, одна гравюра изображала державу (№ 5). Прежде чем переходить к анализу самих изображений, хотелось бы обратить внимание на их подбор. Среди них отсутствуют изображения зданий, имевших судебно-административное назначение. Между тем в начале опричнины Иван IV “повеле бояром, чтобы... построили приказныя избы и судебные столы по чинам и розрядные, и губныя и всему чину приказному и караулным стрелцам и заплечным мастерам”[230]. Отсутствие упоминания о них и в тексте записок, и в иллюстрациях к ним еще одно свидетельство того, что, вопреки мнению отдельных исследователей, опричнина действительно была упразднена в 1572 г. Но вернемся к иллюстрациям книги Ульфельдта.