Путешествие в страну миражей

Но разве многочисленные монументы, что разбросаны на огромных территориях страны, Поставлены в честь войны? Нет, они напоминают нам о героизме, о самоотверженности тех, кто боролся против войны. Допуская некоторую условность, можно сказать, что война — тоже как стихийное бедствие: никто ее не хотел, никто не ждал. И мужество есть мужество независимо от того, в каких условиях оно проявилось.

Монумент мог бы выразить также братскую солидарность народов Советского Союза в возрождении столицы Туркменистана. Результаты этой солидарности налицо. Человек, не знающий о землетрясении, ни за что не поверит, что на месте нынешнего красавца города четверть века назад были сплошные руины.

Я тоже подобно туристам, толпами приезжающим в Ашхабад, ходил по городу, как говорится, «с широко разинутыми глазами». Гулял по аллеям Ботанического сада с влажными, почти подмосковными ароматами в тенистых уголках. Пытался измерить своими ногами прямой, как линейка, восьмикилометровый проспект Свободы. Стоял перед величественным памятником Махтумкули, повторяя так созвучные мне стихи: «Розу лунную в небесном океане полюбил я… Степь меня околдовала, путь скитаний полюбил я». И отдыхал в прохладе Музея изобразительных искусств, где, закрывая огромную стену, висел самый большой в мире ковер площадью сто девяносто два квадратных метра. И любовался гигантским каменным цветком, четыре красных лепестка которого достигали двадцатипятиметровой высоты. Внутри цветка трепетал вечный огонь, зажженный в память ашхабадцев, павших в Великой Отечественной войне. Огонь этот стал для горожан словно бы мудрым другом, старшим братом, отцом. Сюда ходят не только в дни памятных дат. В любое время возле него стоят молчаливые люди, старые и молодые. Сюда, это уже как традиция, приезжают молодожены, и невесты, придерживая платье, чтобы не опалить огнем, кладут на красные камни тяжелые букеты цветов.

И конечно, не раз бывал я на площади Карла Маркса — «площади фонтанов», как называют ее в городе, сидел под развесистыми ивами, отдыхал, слушая шум воды. Тысячи струй бьют здесь в разных направлениях, образуют водяные арки, вскидываются высокими кустами, распускаются живыми сверкающими лилиями. Фонтаны эти — очень убедительное символическое дополнение к главному зданию площади — восьмиэтажному управлению «Каракумстроя».

Выходит на эту площадь и еще один архитектурный шедевр, правда еще недостроенный, — оригинальное здание республиканской библиотеки с широкими лестницами, множеством необычных объемный элементов, с прохладными «философскими двориками». Насколько хороша будет библиотека, сказать не могу, поскольку она еще не открыта, зато свидетельствую удобство уже работающего ресторана, куда попадаешь, спустившись в один из таких двориков, и где хорошо философствуется со стаканом в руке. Пока библиотеки нет, здесь, в ее недрах, можно послушать цитаты из классиков: «Несовместимых мы всегда полны желаний: в одной руке бокал, другая — на Коране…»

Одним словом, в Ашхабаде было чем восхищаться и было чему удивляться, Однако в многочисленных, почти дворцовых постройках не нашлось этажа для очень важного, на мой взгляд, учреждения, отражающего лицо всей республики, — краеведческого музея.

— Был музей, — сообщил мне один из работников городского отдела культуры. — Но что вы хотите, ведь землетрясение было…

Удивительно ли, что, слыша такое, я уходил в тихий сквер, который всеразрушающая стихия словно бы обошла стороной. Там среди цветников неколебимо стоит главная достопримечательность города — памятник Владимиру Ильичу Ленину, установленный на высоком кубе, покрытом пестрой глазурью, словно бы укутанном лучшими туркменскими коврами. Памятник был отлит из старых пушек в 1927 году и явился первым монументом вождю во всей Средней Азии.

Каждый раз возле памятника я встречал местного фотографа Валентина Воропаева, шустрого, как большинство фоторепортеров, уже немолодого человека.

— Туристы идут, надо телпек одевать, — оживлялся он, вытаскивая из сумки большую мохнатую шапку.

— Помогает?

— Половина плана.

Туристы каждый раз становились в три шеренги и требовали, чтобы их сняли на фоне памятника. А потом десятки рук тянулись к шапке.

— Можно в ней?

Наступал час экзотики, и Воропаев становился прямо неузнаваемым, сыпал комплименты женщинам, не обращая внимания, что они похожи на старую английскую шутку: «Постарайтесь выглядеть симпатичной, а через пять секунд можете снова принять обычный вид». Женщины, завороженные объективом, казалось, не замечали двусмысленности шуток, смеялись и радовались, как дети.

— Кто хочет с верблюдом сняться — прошу на канал. Хоть верхом, хоть рядом, хоть как.

— А он это… не того?

— Не того. Хороший верблюд. Очень даже любит сниматься с туристами…

— А что делать? — устало говорил Воропаев через десять минут, сердито засовывая телпек в полиэтиленовый мешок. — А ведь мечтал о художественной фотографии. Теперь отвожу душу, когда в отпуске. Хожу и снимаю что хочу. Только чтоб без туристов…