Путешествие в страну миражей

— Сколько лет, как водопровод проведен, — сказала Оразмухаммедова, когда мы отъехали, — а все не на-удивляются. Приходят, благодарят, словно это я канал построила…

В стороне от дороги, как мираж, вскинулись вдруг острозубые башни на высоких стенах и небо засветилось в глубоких нишах провалов, словно в бойницах. Газик перевалил оплывший ров, вскарабкался по пологой дороге, и я увидел за стенами целый город руин с улицами, выстланными битой черепицей.

— Старая Каахка. Знаете, откуда такое название?

Это была очередная легенда, какими богата здешняя земля.

Оказывается, в буквальном переводе — это не что иное, как обыкновенное «ха-ха-ха!». Столь оригинальному названию город обязан зеркальных дел мастерам, будто бы жившим здесь в давние времена. Однажды подступили к стенам завоеватели, озлобленные, полезли на штурм. А горожане вывесили на стены искривленные зеркала. Увидели себя воины в новом обличье и расхохотались. А если человек смеется, он уже ни убивать, ни грабить не способен…

Шофер председателева газика Черкез Велиев гнал машину к Ашхабаду с решительностью, достойной его предков — знаменитых туркменских наездников. А я, убаюканный ездой по гладкой дороге, все пытался представить себе тот «юмористический штурм». И совсем не важно было, сколько в легенде правды…

Глава IV

Дни и ночи города-феникса

Сквозь дикий мир нетронутой природы

Мне чудятся над толпами людей

Грядущих зданий мраморные своды…

Николай Заболоцкий

Все складывалось как нельзя лучше: я — в Ашхабаде, в лучшей гостинице «Ашхабад». Посмотришь с седьмого этажа в одну сторону — не город вроде, а большое село с белыми пятнами мазанок, выступившими из-за деревьев. Именно такова столица — сплошная зелень. А дальше за домами и садами — темная спина Копетдага, поднявшая и приблизившая горизонт. Посмотришь в другую сторону — тоже город-сад. А за ним, за хорошо видимой гранью — великая пустыня, отчерченная от неба ровнехонько, словно по линейке. Утром солнце встает из пустыни бледное, после сна, вечером падает за увалы Копетдага, раскрасневшееся от работы. Шутка ли, довести до белого каления четверть миллиона ашхабадцев.

В первый день ходил я вокруг гостиницы и удивлялся — куда попал! Не стены с окнами — сплошные соты глубоких балконов. Не просто украшения на фасаде — рельефы, дух захватывает. А рядом — стенки с немыслимо художественной асимметрией, бассейны с фонтанами и фонтанчиками, шеренги каменных скамей. И не банальный асфальт между ними — белые плиты в зеленой окантовке травы. Шагали по этим плитам вовсе и не девушки — поистине сказочные Шехерезады в своих ярко-красных, ярко-синих, ярко-зеленых длинных платьях, стройные, тонкие, гибкие, красивые. И я очень даже понимал неистово самоуничижительные касыды и газели местных поэтов, вот уже много веков воспевающих красоту туркменской женщины. «Погибаю в темнице твоих кудрей», — мысленно жаловался я вслед за Молла-Непесом, провожая взглядом очередную пери. «Ты медленно идешь дорогою пустынной, и грудь колышется, и шелк шуршит карминный», — вздыхал, повторяя великого Кемине. И очень хотелось хоть кому-нибудь прочесть стихи вслух. Но побаивался: кто их разберет, современных?! Скажешь ей комплимент в стиле Шейдаи «…лицо луной круглится. И проходишь ты враскачку, как степная кобылица», а она возьмет да обидится…

Одним словом, я глядел да помалкивал, лишь мысленно позволяя себе произносить витиевато-красочные стихи древних. «О, если бы ее страдания достались мне в удел, я благополучие свое отдал бы ей навсегда» — так писал Байрам-хан четыреста с лишним лет назад. Теперь эта мысль из высокопарной превратилась в высокомерную: «Мне бы твои заботы…»

Прошу у читателя прощения, что свои географические описания в Ашхабаде я, начал со слишком поэтических касыд и со слишком прозаических разговоров о гостинице, или, как сказали бы здесь, с отеля. Кто путешествовал, знает: гостиница — первое дело в любой дороге. Что касается роли касыд, то тут в самый раз вспомнить Пабло Неруду: «Чем больше поцелуев и блужданий, тем больше книг». Второго у меня был переизбыток, первого — явный дефицит. Удивительно ли, что я никак не мог отделаться от высокого стиля персидских диванов: «В надежде, что она когда-либо ступит ногою мне на голову, я готов тысячу лет припадать к ее порогу…»

Полный таких вот невысказанных восторгов, я вбежал в свой уютный номер — три шага туда, три — обратно, вышел на балкон, вздохнул полной грудью. И закашлялся. Принюхался, огляделся — и все тотчас понял: внизу под балконом лежала красивая вытяжная решетка гостиничного ресторана и под ней жарились шашлыки.

Закрыв поплотнее балконную дверь, я решил, не откладывая, записать свои впечатления. И… не нашел стола. Поблескивали на полке чисто вымытые пиалы и чайники, лежала на подоконнике настольная лампа, а стола не было.

— Столы в гостиницах аннулируются, — голосом уставшей учительницы разъяснила дежурная. — Это не модно.