Путевые впечатления. Юг Франции

Нас прервало очень приятное для слуха путешественников сообщение, что обед подан; трапеза нашего хозяина была устроена без всякой предварительной подготовки, благодаря тем запасам провизии, какие удивительным образом всегда имеются в деревне. Следует признаться, что во время первого блюда беседа оборвалась на полуслове, кое-как оживилась ко второму блюду, но в полной мере возобновилась только к десерту.

Однако, хотя разговор по-прежнему шел об искусстве, он приобрел религиозный уклон. Господин де Шамбон принадлежал к новой католической школе, и потому в наших общественных воззрениях царило полное единодушие. В отличие от многих, наш хозяин не жаловался, что вера угасает и набожность умирает; он распознавал во всех умах чудесную расположенность внутренне воспринять католические идеи, и это внушало ему надежду как священнику и как любителю искусства, потому что всегда во времена господства веры создавались великие, а самое главное — совершенные творения. Почему церкви пятнадцатого века столь восхитительны? Все дело в том, что и в целом, и в подробностях они находятся в полном согласии с таинством, которое им предназначено воплощать. Так, две башни подобной церкви, возвышающиеся по обе стороны фронтона, символизируют две руки христианина, простертые к Небу; ее двенадцать капелл, что тянутся в ней слева и справа, своим числом напоминают о двенадцати апостолах; латинский крест, обозначенный колоннами, которые поддерживают свод, воплощает крест Голгофы; клирос чуть смещен вправо, потому что, умирая, Христос склонил голову на правое плечо; наконец, три окна освещают дарохранительницу, поскольку Бог триедин и любой свет исходит от Бога; и потому, как бы ни мало был религиозен человек, разве может он, переступив порог собора Парижской Богоматери, продолжить внутри этого величественного храма легкомысленную беседу, начатую им на улице? Нет, он обнажит голову и понизит голос, сам не понимая, почему так поступает; а дело в том, что через посредство всех его органов чувств в него проникает и доходит до самого его сердца великое чувство католической веры, руководившее строителями этого храма.

В разгар нашей беседы в комнату вошел какой-то человек и что-то сказал на ухо нашему хозяину; тот немедленно поднялся и, улыбнувшись, сказал: «Господа, давайте завершим эту беседу в месте, способном вдохновить нас в большей степени: вы видели мою церковь днем, пойдемте посмотрим ее ночью».

Мы тотчас последовали за ним; светила дивная луна, и небо смотрело на землю своими пылающими глазами. Вместе с темнотой воцарилось глубокое спокойствие; ни единый звук не тревожил юношеского сна природы.

Мы вошли в церковь; дверь за нами закрылась, и сначала нам показалось, что наши глаза ничего не могут различить во мраке, настолько они были еще полны того мягкого и колеблющегося света, который только что заливал все вокруг нас. Однако, сделав несколько шагов, мы поняли, что клирос освещен, хотя и не заметили, где находятся факелы, отбрасывавшие свет, в котором вырисовывался темный силуэт алтаря с его крестом, дарохранительницей и погашенными свечами. Что же касается противоположной стороны, где находилась лестница и византийский барельеф, то она была погружена в полную темноту, не дававшую взгляду возможности достичь стен. Кое-где огромные стрельчатые окна, сквозь которые проникал лунный свет, бросали яркие отблески на серые плиты с их мозаичными изображениями святых с золотыми ореолами и облаченных в красные и голубые одежды. Временами одно из таких отражений попадало на ту или иную колонну, и тогда можно было разглядеть лишь освещенную ее часть, а остальное — основание и капитель — оставалось во мраке. В эту минуту в противоположной стороне, погруженной, как уже говорилось, во тьму, показался человек с факелом, отбрасывавшим круг света и оттеснявшим мрак к боковым стенам, и стал взбираться по громадной лестнице. По мере того как он поднимался, тьма вновь вступала в свои владения и шла за ним следом, подобно тому, как смерть следует за жизнью. Вскоре человек скрылся из виду, повернув налево за колонну; свет, продвигаясь вдоль стены, постепенно гаснул, и, наконец, все снова погрузилось во мрак. Внезапно в этой тишине и в этой темноте раздался громкий дрожащий звук: это был голос органа, звуки которого, подталкивая друг друга, словно волны на море гармонии, лились над нашими головами и, доходя до самых отдаленных глубин собора, разбивались о его стены. В то же мгновение послышались человеческие голоса, присоединившиеся к дивному звучанию органа, и к Небу понеслись горестные звуки «Stabat Mater»^[3] Перголезе.