Путевые впечатления. В России. Часть первая

Ослабев от трех ран, медведь остановился, чтобы перевести дух.

Граф де Вогюэ подошел к нему на расстояние в сорок шагов, прицелился и выстрелил. Зверь зарычал и, вместо того чтобы броситься бежать, обернулся и кинулся на охотника.

Граф выстрелил во второй раз, но пуля, по-видимому, не задела медведя, и он лишь ускорил свой бег.

О том, чтобы ждать его, не могло быть и речи — ружье было разряжено, и граф не располагал никаким оружием, кроме ятагана, который одолжил ему граф ван Биландт.

И потому он бросился бежать в ту сторону, где, по его предположению, ему должен был встретиться Биландт.

Мужик побежал следом за охотником.

Но медведь, гнавшийся за ними, бежал гораздо быстрее, чем они.

Господин де Вогюэ, молодой и проворный, намного опередил русского крестьянина, как вдруг ему показалось, что сзади послышался крик.

Граф обернулся, однако увидел только медведя.

Крестьянин, почти настигнутый зверем, зарылся в снег и прикрыл голову руками. Озлобленный медведь кинулся на него.

Крестьянин уже не кричал, да и к чему было звать на помощь? Разве была надежда, что благородный вельможа, дворянин, француз, ничего не терявший с его гибелью, станет рисковать своей жизнью, чтобы прийти на помощь какому-то бедному мужику?

Но мужик ошибался.

Именно потому, что граф де Вогюэ был благородный дворянин, француз, сердце его возмутилось при мысли, что у него на глазах погибнет без всякой помощи человек, даже если этот человек — крепостной.

— О нет! — произнес он, обращаясь к самому себе, но вслух, словно желая приободрить себя на тот случай, если у него оставалось еще хоть малейшее сомнение. — Этому не бывать!

Он выхватил свой ятаган, прыгнул на медведя и по самую рукоять всадил ему клинок между лопаток.

Медведь обернулся к этому новому противнику и одним ударом тяжелой лапы свалил его с ног.

Но граф не выпустил из рук ятагана: он стал наносить медведю удары в нос и в пасть.

К счастью, вместо того чтобы душить его лапами, зверь с остервенением принялся его кусать.

Граф же с яростью наносил ему удары ятаганом.

Потом граф рассказывал, что во время этой схватки он не видел ничего, кроме залитых кровью глаз, окровавленного носа и окровавленной пасти медведя, и наносил удары машинально, без передышки и отчаянно.

Сколько длилась эта ужасная схватка? Секунду, минуту, час? Он не мог бы это сказать.

Вдруг он услышал, что его окликают, и узнал голос графа ван Биландта.

— Ко мне, Биландт! — вскричал он. — Ко мне!

Граф ван Биландт подбежал и оказался в десяти шагах от него, стоя по пояс в снегу.

Внезапно г-н де Вогюэ услышал выстрел, и ему показалось, что на него обрушилась гора.

Но он все равно продолжал наносить удары ятаганом.

Через минуту он почувствовал, что его подхватили под мышки и тащат наружу, словно клинок из ножен.

Это были граф ван Биландт и граф Сухтелен, высвобождавшие его из-под медведя.

Что же касается мужика, то он оставался недвижен в той же степени, что и мертвый зверь, хотя был вполне живой.

Его вытащили из снега и тоже поставили на ноги.

Увидев графа де Вогюэ целым и невредимым и осознав, что обязан жизнью этому благородному дворянину, который мог убежать и преспокойно оставить его на растерзание медведю, но не побоялся рискнуть жизнью, чтобы спасти его, мужик кинулся ему в ноги, стал целовать их и называть его отцом родным.

Вечером, вернувшись домой, граф де Вогюэ хотел отдать Биландту ятаган, который тот ему одолжил, но Биландт отказался взять его обратно. Тогда Вогюэ дал ему взамен двадцатикопеечную монетку, поскольку, согласно русской примете, нельзя дарить другу колющее или режущее оружие.

Господин ван Биландт велел врезать эту монетку в приклад своего ружья, а отец г-на де Вогюэ заказал Биару картину, изображающую сцену этой охоты, и портрет графа ван Биландта.

Я знавал одного сильнейшего охотника на медведей, которого в отношении отваги можно было поставить в один ряд с такими людьми, как Жерар, Гордон-Камминг и Вессьер. Это был красивый джентльмен лет двадцати шести — двадцати восьми, настоящий герой романа, стройный и изящный, скрывавший под хрупкой внешностью поразительную физическую силу; он был среднего роста, но соразмерностью и совершенством телосложения вполне мог служить моделью скульптору; цвет лица у него был свежий и яркий; глаза, по-женски ласковые, в минуты воодушевления метали молнии и приобретали выражение гордости, какой никогда и ни у кого больше мне не доводилось видеть; и наконец, безупречного овала лицо окаймляли темно-каштановые волосы и бакенбарды чуть рыжеватого оттенка. Он был сын адмирала на русской службе и сам служил в кирасирском полку императорской гвардии. Звали его Гамильтон.

Страсть Гамильтона к охоте порой заставляла его манкировать обязанностями по полку. Но его милый характер, кроткий и вместе с тем твердый, внушал такую любовь не только товарищам, но и начальству, что все, словно сговорившись, хранили в тайне его провинности и спасали его от грозящих ему наказаний.