Путевые впечатления. В России. Часть первая

Прелестная молодая женщина, с которой я дружу вот уже двадцать пять лет, хотя ей всего тридцать три года, как раз вышла от Дюфура, у которого она пыталась узнать, видел ли он меня и известно ли ему, где я поселился в Петербурге.

Эта моя приятельница, дорогие читатели (а отчасти и ваша, ибо она немного вам знакома), — Женни Фалькон, сестра Корнелии Фалькон, которой вы десять лет аплодировали в Опере и продолжали бы еще аплодировать, если бы болезнь голосовых связок не заставила ее в расцвете таланта покинуть сцену.

Я знал Корнелию Фалькон с самого ее дебюта. Чисто братская дружба связала нас в 1832 году. Ее сестра Женни была в ту пору семилетней девочкой…

Но, нужно сказать, самой хорошенькой, самой лукавой и самой избалованной из всех семилетних девочек.

Ее мать, которой тогда было тридцать семь лет, считалась одной из красивейших женщин Парижа. Вы ведь помните Корнелию? Как она была хороша! Так вот, ее мать, выглядевшая ее старшей сестрой, вполне могла соперничать с ней.

Корнелия занялась воспитанием младшей сестры.

От природы одаренная легкостью восприятия, девочка попала в один из лучших пансионов Парижа, где, не испортив ей сердца, что случается крайне редко, ее уму придали такое изящество и благородство, какое мало у кого встретишь.

Женни дебютировала в театре Жимназ лет шестнадцать-семнадцать тому назад в пьесе Скриба. Дебют оказался удачным, и Санкт-Петербург, как водится, завладел талантливой молодой актрисой.

Ей было тогда шестнадцать. В двадцать шесть она получила пенсию и покинула сцену, чтобы стать хозяйкой одного из самых элегантных зимних салонов Санкт-Петербурга.

Не было ни одного из известных французов, который, находясь в Санкт-Петербурге, не был бы принят у мадемуазель Женни Фалькон на Михайловской площади.

Вот уже пятнадцать лет она сохраняет за собой привилегию давать самые очаровательные балы, держать лучших рысаков и иметь самые изящные сани из всех, какие когда-либо мчались на острова по Деревянному и Железному мостам.

Один мой приятель, связанный со мной двадцатилетней дружбой, обладатель одной из самых прославленных, а возможно, и самых древних фамилий в России, вот уже десять или двенадцать лет делит с Женни честь быть хозяином этого салона.

Моего друга зовут Дмитрий Павлович Нарышкин.

Мужественная Наталья Кирилловна, которая во время стрелецкого бунта увезла своего сына Петра в Троицкий монастырь, была Нарышкина.

Она была второй женой царя Алексея Михайловича и имела от него единственного сына — будущего царя Петра.

Детьми от первого брака Алексея был Федор, умерший в возрасте двадцати трех или двадцати четырех лет, Иван, недолгое время деливший престол с Петром и, будучи всю жизнь слабоумным, умерший в 1696 году, и, наконец, знаменитая царевна Софья, сыгравшая, как мы видели, такую драматическую роль в жизни брата.

Нарышкины никогда не стремились стать графами или князьями и остались просто Нарышкиными; вот только в гербе у них российский орел.

Существует очень красивое предание, возможно, вымышленное — я и за исторические данные не отвечаю, а уж тем более за предание! — так вот, существует очень красивое предание об этой Наталье Кирилловне и о том, каким образом она попала ко двору.

Боярин Матвеев, впоследствии убитый стрельцами вместе со Львом и Афанасием Нарышкиными, чью историю я вам уже рассказал как-то раз, проезжал через небольшую деревню Киркино, расположенную в Рязанской губернии, в двадцати пяти верстах от городка Михайлова, и почти целиком населенную разорившимися дворянами, которых называют однодворцами, то есть теми, кто имеет только один двор.

На пороге какого-то дома сидела прелестная девочка лет двенадцати — тринадцати и горько плакала.

Пока перепрягали лошадей в его карете, Матвеев осведомился о причине горя, которое, видимо, испытывала девочка.

Он узнал, что единственная крепостная девушка, которая у нее оставалась и которая служила ей и горничной, и воспитательницей, только что повесилась.

Вот потому бедная девочка и проливала слезы.

Расспросив ее, боярин узнал, что она — сирота из хорошей семьи, родом из Крыма; он увез ее с собой, воспитал как родную дочь и представил ко двору.

Овдовев, Алексей Михайлович увидел ее, полюбил и сделал своей женою.

Насколько правдиво предание? Я уже сказал, что не отвечаю за его достоверность, но и сегодня еще в родной деревне царицы Натальи Кирилловны бытует народная поговорка, которая гласит: «Если бы не удавилась девка в Киркине, не было бы на свете Петра Великого».

Бесспорно одно: отец и дед Натальи Кирилловны занесены в боярскую книгу.

Итак, Женни Фалькон, моя маленькая приятельница в 1832 году, а теперь, когда она повзрослела, мой большой и добрый друг, пришла осведомиться обо мне у Дюфура.

Она оставила записку, в которой мне предлагалось, не откладывая это ни на минуту, прийти и обнять ее.

В записке говорилось также, что я застану у Женни моего друга Нарышкина, которому, так же как и ей, не терпится увидеть меня.