Пути и маски

Когда-то она неплохо разгадывала загадки. По крайней мере, отцу нравилось, и пару раз он даже звал Тааль «смышлёной» — правда, скорее от большой любви, чем из-за подлинных заслуг. Особенно же загадки любил Ведающий: не одну сотню хитроумных вопросов он загнал в музыкальную форму. Общаясь с молодняком и птенцами, он обычно ставил их в тупик своими песнями-ребусами — и добродушно посмеивался, когда они в задумчивости разлетались по гнёздам…

Но Хнакка не похож на Ведающего.

— Слушай первую. Твой вечный спутник, которого ты не замечаешь, а в последний миг возвращаешь ветру. И блаженство, и мука — разделить его с кем-то другим.

Тааль ненадолго задумалась — и, осознав, смутилась ещё сильнее… Звучало очень расплывчато (Эоле бы под стать), но подсказка с ветром разрушала всю трудность.

— Дыхание?…

— Верно… — песок зашуршал, опадая; правая рука Хнакки рассыпалась в мелкую пыль и погребла под собой часть скорпионов. Сначала они испуганно дёргались и шевелили лапками, а потом замирали, по старой привычке прикидываясь камнями. — Ты и вправду не так уж глупа, странно для майтэ… Сейчас будет сложнее, в Пустыне я берегу её для особых гостей. Что растёт корнями кверху, но не под землёй, и твёрдое, и текучее?

Это было не сложнее, а наоборот — проще. Тааль так скучала по Лесу и втайне так мечтала, что убежище тауриллиан будет отличаться от Пустыни… Хоть на какое-то вознаграждение она имеет права за все эти муки?

Хотя вся их суть, наверное, в том, что вознаграждения не будет…

— Дерево, отражённое в воде.

Хнакка издал непонятный звук — шуршание вперемешку с досадливым скрежетом — и потерял ещё кусок песчаного тела: теперь плечо и часть туловища. Скорпионы заволновались, безмолвно вереща от ужаса. Тааль уже поняла, что в этой игре они явно не на её стороне.

— Даже скучно как-то, Тааль-Шийи… Кто воспитал такую правильную майтэ, которая с первого раза отвечает на любую загадку?… И предсказывать не берусь, как отнесутся к тебе тауриллиан: чрезмерная правильность их смешит…

Ну вот, вдобавок к «чистой» она ещё и «правильная». Тааль понятия не имела, как это оценивать: похвала от лица грифов и песчаного старика оборачивалась своей противоположностью.

— Ты так хорошо знаешь своих… друзей, о Хнакка? — Тааль намеренно сделала паузу, чтобы можно было вставить вариант «хозяев». Её не покидали мысли о почти беспомощной Гаудрун и Турии, которому зачем-то ещё и приказали оставить оружие. Язвительные замечания духа были неуместны и вызывали только гнев. — Если да, передай им: они получат, что хотели — не больше, не меньше. Я точно такая же, как все майтэ, разве что пою хуже многих, зато в полётах стыдиться мне нечего… А сейчас мне душно и стыдно перед друзьями, поэтому я не очень хочу здесь задерживаться. Может, ты и старше на пару тысячелетий, но это не даёт тебе права насмехаться надо мной…

Возникла пауза, а потом Хнакка зашуршал трухлявым старческим смехом. Тени от солнца собрались на его золотистых скулах; он как бы вырос, почти касаясь неба сгорбленной осыпающейся спиной.

— О, а птичка может и клюнуть, надо же… Уже лучше. Что ж, вот тебе третья загадка, Тааль-Шийи, раз ты так просишь. Кто, единственный из всех, может предать тебя?

От этих слов в пустынной жаре повеяло холодом. Тааль замолчала надолго. Первым порывом было ответить «Враг», или «Тауриллиан», или даже «Ты сам», но она спохватилась, уловив подвох: ведь предать как раз может только друг… Но «друг» — слишком широкое слово, а попытка у неё одна.

Может ли Хнакка иметь в виду кого-то определённого? Может ли наперёд знать будущее?…

Нет. Как бы там ни было, она не назовёт имя Турия — не позволит себе даже задумываться об этом.

— Тот, кто мне дорог… — медленно проговорила Тааль, глядя в собственную тень на песке.

— Точнее! — потребовал атури. Будто почувствовав свой успех, он распрямился и уже не выглядел таким немощным. Чётче обозначились ноги, и вокруг нагих колен закружилась золотистая крошка. — Я не приму такого ответа.

— Тот, кого я люблю.

Сразу после её слов поднялся ветер; небо потемнело, и вихрь песка, отделившись от той самой песчаной горы, закрутился широкой спиралью. Странная пелена прикрыла солнце, и Тааль оказалась в полусумраке наедине с пустотой: Хнакки уже не было перед нею, и даже скорпионы пропали.

Песок из золотистого превратился в белый — не искрящийся и таинственный, как по ночам, а костяного, мёртвого цвета. Всё неуловимо изменилось. Пустыня словно впервые показала подлинное лицо — как лисица, сбросившая шерсть ради большого гладкого тела.

Бдение Тааль началось.

* * *

Хнакка не объяснил, разумеется, что именно ей предстоит, но об обрядах-бдениях она знала. У майтэ ночь без сна и пищи предваряла, например, посвящение в мужчины — день, когда птенец выпускался в первый полёт. Отец почему-то не любил рассказывать о своём бдении (возможно, потому что в таком случае пришлось бы поведать и о первом полёте, а философствовал Мьевит лучше, чем летал…), зато охотно вещал о подобных обычаях у кентавров и морского народа.