Пути Миритов. Холод знамений

Медленно, сетуя на ноющие суставы, Ирвин опустился перед образом Творца, глядевшего на грешника с укоризной и состраданием, и прижал к груди сложенные ладони. Надо бы принять ванну и отдохнуть с дороги, но это потом. Сперва – помолиться, чтобы дело пошло славно. Вдруг, его это спасет?

- …прости и помилуй грешного, - выдохнул Силиван, молитва сама слетела с уст.

Хоть и предполагал, что ничего не получится. Творец прощает раскаявшихся подлецов, воров, даже убийц, но не когда они хотят продолжать свои бесчинства в дальнейшем. Но, все же, полностью осознавая собственное бесстыдство, Ирвин молился тихим надтреснутым голосом, желая скорее ободрить себя, чем умилостивить Всевышнего.

Теперь граф не боялся ничего и никого.

Глава 8. Шон Тейт

Фиаламскую крепость в Эрте и аранийский лагерь разделяла широкая река Лонга, но лейтенанту Тейту посчастливилось найти нужную местность довольно быстро, хотя душу съедало нарастающее беспокойство. Погода семнадцатого дня месяца Осеннего Тепла радовала солнечными, пусть и не греющими уже лучами, а также отсутствием ветра и дождей. Выехав два дня назад из Эрты, Шон сперва немного заплутал, но ориентировался по воспоминаниям из рассказов генерала Рида и очень скоро смог выехать на верную тропу – неширокую, но протоптанную сапогами людей и конскими копытами. Для разведки, чтобы чувствовать себя спокойным и защищенным, главное всего лишь забыть, что он фиаламец, а акцент оправдать незаконным происхождением – и вот тут-то он не солжет!

Шон зло усмехнулся, но заставил себя думать о другом и придирчиво осмотрел свою темную суконную куртку, не выдававшую его принадлежность к какой-либо армии. Коня молодому человеку выдали самого обычного, оружие он тоже оставил в лагере, и имел при себе только рекомендательное письмо от несуществующего барона Генхена и поддельные бумаги, с которыми приехал в Эрту. По ним Шон Тейт считался жителем Арании. Сперва казалось, что командование желает таким образом избавиться от бастарда, как уже избавился от Шона приемный отец, граф Льюис Холт, и что такая разведка больше походит на изгнание. Но стоило Мартину крепко обнять товарища и сказать ему теплое напутствие, ложные мысли отхлынули прочь, подобно изменчивой морской волне.

Мать рассказывала Шону в детстве о безжалостных ледяных волнах Голубого моря, разделяющего Талнор и Аранию, как же славно, подумал он, вглядываясь в тронутые позолотой осени холмы впереди, что повезло ехать верхом, а не плыть на корабле. Меньше людей узнают о его планах, и меньше будет потом вероятности стать разоблаченным и захваченным в плен. Самым тяжелым испытанием, видимо, станет пережить ближайшую неделю до приезда Дина Мейсона во вражеский полк – но и после этого им придется держаться на расстоянии друг от друга, словно они никогда не были друзьями.

Это не страшно, достаточно лишь смириться и подыграть аранийцам, Мейсону, самому себе. За свою двадцатиоднолетнюю жизнь Шон сумел набраться терпения и выносливости, поскольку иначе ни за что не смог бы выдержать мерзкого сводного братца. У Генри Холта всегда хватало подлости не просто досадить бастарду и унизить его, а еще славно очернить в глазах отца. И Шон, прекрасно понимая, что ничем хорошим его сопротивление не закончится, молча сносил все толчки, издевки, наказания и крики на «маленького бесноватого ублюдка». Матушка никогда не заступалась за старшего сына, но он, когда подрос, совершенно перестал на нее обижаться – ведь она была жертвой отчима точно так же, как он был жертвой Генри.

Сердце словно сдавили твердые пальцы ледяной руки, в горле появился горький ком, и Шон моргнул, прогоняя злые слезы. Нужно не думать о больном прошлом, а ехать навстречу будущему на этой простенькой лошади, оглядывая пустые зеленовато-золотистые холмы. Если, конечно, этому будущему когда-нибудь суждено наступить.

Граница, охраняемая фиаламцами с одной стороны и аранийцами – чуть дальше, приближалась, но сперва ему пришлось пересечь мост через реку Лонгу, разделяющую две страны. Под лошадиные копыта легла широкая сухая дорога, к концу осени она размякнет под обильными ливнями, превратится в водянистую хлябь, хорошо, что покидать вражеский полк Шону и Дину велено только зимой. Фиаламский офицер средних лет, усатый крепыш, устало скосил светлые глаза на предъявленные документы и махнул рукой – проезжайте, мол.

- Спасибо! – коротко поклонился по привычке Тейт, и, убрав бумаги за пазуху, тронул поводья.

Впереди ничего не изменилось, хоть он и очутился на вражеской земле. До пограничной заставы оставалось примерно пятьсот тальм, и постепенно Шон перестал чувствовать себя не в своей тарелке.

- Здравия желаю, - сказал он твердым голосом, встретившему его молодому и безусому, такому же, как сам, офицеру, стараясь глядеть прямо в глаза. – Лейтенант Тейт. Исполнял тайное задание барона Генхена и направляюсь в полк несения службы.

- Здравия желаю, лейтенант, - быстро ответил тот, наклонив голову, из-под съехавшей набок шляпы выбилась рыжая прядь. – Проходите.