Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века

«07.12.41 г.

Сегодня воскресенье, каждое утро просыпаюсь от бессонницы. Время еще пяти нет, а я уже наплакалась. Видела во сне маму и вот деревня не выходят с ума. Милый родной дом, дорогие родные уголки, моя родная мамочка всегда у меня перед глазами. Неужели мне этого ничего не видать? Я болею вот уже седьмой день, иду к врачу, не выписали, бюллетень продлили до 10.12.41. Съездила я к тете, поговорили, побеседовали, угостила она меня чаем с конфетами. Я с 01.12.41 не могу получить конфеты. Накормила обедом – горохом густым без хлеба, и то хорошо».

«08.12.41 г.

Сегодня встала рано. Заняла очередь за конфетами, не знаю, будут или нет. Должна поехать в контору насчет дров для тети Мани и узнать насчет эвакуации. Сегодня опять во сне видела маму, пришли мы на гнезда обирать яйца.

И сена не видать, все яйца лежат…

Я уже поплакала, вот сижу пишу, а мама у меня в глазах то в летней одежде, то в зимней. Такая тоска, даже сама не представляю, что такое <…>».

«16.12.41 г.

Сегодня я чувствую себя очень плохо, очень болит спина, ноги и голова. Ходила в больницу, толку не добилась. Вызывали на дом врача. Сегодня я видела милую мамочку, она несла много яиц, потом несла много колбасы и большущий пирог с творогом. Видела свой огородец, гумно, маленьких ребят. Опять расстроилась, как увижу во сне маму, так тоска невыносимая. Дом не идет с ума. Про эвакуацию пока что ничего не известно, говорят – не скоро. Господи, Боже мой, не дождаться того времени, когда придется скрыть глаза от проклятого Ленинграда. Я не хочу на него смотреть! Мне надоел голод, холод, покойники на каждом шагу, все это так омерзело и опротивело. Боже мой, не отступись, помоги выбраться из этой каши. Милая мамочка, хочу только встречи с тобой. День, 12 ч. 20 мин.».

Горькие слова о любимом Ленинграде. Можно понять прабабушку – его вид был связан с голодом, лишениями. Но потом, преодолев все военные трудности, прабабушка снова захочет увидеть город на Неве. Он будет ей сниться, но только мирный, довоенный город… Она даже напишет стихи о Ленинграде.

«17.12.41 г.

Проснулась рано, не спится, расстроена, видела во сне маму, Лучкино. Сон на среду, что-то предвещает. Над Лучкином целая стая самолетов. Я, мама, бабушка, Анна Маслова и Нюрка. Зашли бы в подвал, опасаясь бомбежек. В подвале хорошо, чисто и уютно, пол крашеный, шкафы стоят <…> Как будто и свой дом видела, в нем была, потом проснулась, поплакала.

Как всегда, отправляют на лесозаготовки. Я вчера получила бюллетень, но, а Надя собирается одна, мне так ее жаль до крайности. И она поплакала, простились, велела писать ей письма. Клава ушла на работу. Мне так обидно на свою жизнь. Встала, стала собираться на рынок. Надо сходить, может, что продам или выменяю <…> Дома мне не бывать, эвакуировать не собираются, силы истощаются с каждым днем. Так, наверно, и придется умирать в проклятых стенах Ленинграда, противного, вонючего города.

Милая мама, ты ничего не знаешь и не чувствуешь моих переживаний, как мне тяжело в настоящий момент. Милая ты моя, дорогая, умирала бы вместе с тобой. Вся отрада – увижу тебя во сне да запишу в эту книжку. Письмо написать и то бесполезно, не иду».

Сны и записи в блокнот были спасением для прабабушки. Они были для нее опорой, без которой трудно было выжить в тех страшных условиях.

«31.12.41 г.

Уже легла спать, но не спится, радио действует на нервы, передают концерт. Вспоминается ночь 31.12.39 г., в каком бурном веселье она проходила, и что нынче, ведь сегодня доживаем 1941 год. Какой он был тяжелый, но все-таки, несмотря на всякие трудности, домаяли. Я вспомнила своего дядю, который живет в Москве. Родной мой дядя Митя, в каком чувстве у вас проходит сегодняшняя ночь? Милая мама, как там готовится к встрече Нового года, ну а я, наверно, всех лучше: вечером арт. обстрел, ругань, скандал, так все не мило и противно. Вместо того чтобы быть где-то на карнавале или на вечере. Лежишь в холоде и голоде под страхом, в ожидании чего-то. Одно радио предает немного бодрости. Ложусь спать и загадываю, если приснится хороший сон, то встречусь, несмотря ни на что, ни на какие трудности, с милой мамочкой. Господь, Спаситель, не отступись, помоги пережить все, ожидающее меня впереди. Итак, до свидания, старый 1941 год. А завтра встретим новый 1942 год, не знаю, радостно или нет. Радость, если только прибавят хлеба да разобьют врага, освободят дорогу да Господь приведет встретиться с милой мамочкой. Время 23 часа 20 мин., ложусь спать».

«06.02.42.

Да! Вспомнила, что надо кое-что записать из своей жизни. Обещали много, но на факте – нет. Хотели эвакуировать, только пообещали, на этом все и кончилось. Напрасно я радовалась и ожидала встречи с мамой. Прожила я месяц 1942 года. Вчера я услышала неприятную новость, подруга всего моего детства, с родины, Надя Крылова сошла с ума. С ней мы недавно встречались, ночевала она у меня на новой квартире, на Правде д. 4 кв. 23, разговаривала, правда, за ней уже было немного заметно. Я ее проводила до Загородного, распрощались. Мы с ней поплакали, и так она ушла. И вот результат всего голода довел мою подругу до сумасшествия. И так я осталась одна на произвол судьбы. Не с кем поговорить и посоветоваться. Теперь я решала другое: от нашей организации направляют на лесозаготовки 10 человек. Я решила ехать во что бы то ни стало. Только бы удалось уехать, боюсь за себя. Тоже бы не стать как Надежда.

Писать домой я не решаюсь, не стоит расстраивать родных ее. И так сижу и думаю, оправится она или нет. Сегодня мы должны были уехать в 5 часов, но эшелон не подошел, мы остались до 08.02.42. Не знаю, как там будет, уедем или нет.

Сегодня взяла хлеб за 9-ое число, а говорят, завтра прибавят жиров 300 гр., но ничего не сделать. Устроюсь на новом месте, как обстановка будет и питание. Вот за этот период что мне пришлось пережить. Переживаю за Натку и ее мать, не знаю, как и сообщать буду, ну хороших буду ожидать перемен в своей жизни. Запишу еще, что повстречаю на пути».

Страшные строки о подруге Наде Крыловой. И все мысли о еде. Моя бабушка рассказывала о страшных случаях в блокадном Ленинграде, о которых она слышала от моей прабабушки. Так, прабабушкин родственник дядя Ваня, когда она пришла к нему, варил человеческие кости, предлагал прабабушке поесть человеческое мясо, но она отказалась, не смогла это сделать. А другой знакомый, Ефим Ипполитович, снимал с трупов, которых в блокадном Ленинграде на улицах было много, украшения, даже золотые зубы, складывал их в чемоданчик и потом обменивал ценности на продукты. Голод толкал обессилевших людей на такие ужасные поступки.

Во всех строчках дневника моей прабабушки того тяжелого периода читается одна-единственная мечта – вырваться поскорее из блокадного Ленинграда…