Пути в незнаемое

На одном из допросов Суворов показал, что одесские революционеры поддерживали связь с чиновником Киевской контрольной палаты Василием Веледницким, который, дескать, помогает им деньгами. И тут следователь вспомнил об изъятом у Чубарова при аресте векселе на 3200 рублей. Он был выписан Веледницким на имя Лизогуба.

В тот же день одесские жандармы снеслись с киевскими, и те арестовали Веледницкого. Будучи доставлен в Одессу, он сразу начал давать «чистосердечные» показания.

Вскоре следствию стало ясно, что Веледницкий лишь прикрывал собой, — разумеется, не даром, а за немалую мзду — какие-то сложные финансовые комбинации, целью которых было обеспечить революционеров необходимыми денежными средствами. И что черниговский помещик Лизогуб имел к этой истории самое непосредственное отношение.

Завершил свое предательство Веледницкий тем, что опознал Чубарова, который до этого был известен следствию лишь под кличкой «капитан». И признал в Лизогубе человека, с которым его познакомил Чубаров и на имя которого он выписал вексель.

Все это показалось следствию достаточным основанием для привлечения Дмитрия Лизогуба, бывшего до этого свидетелем, уже в качестве обвиняемого в принадлежности к революционному сообществу.

Лизогуб был помещен в общую камеру, где, помимо его, находились Попко, Малинка, Кравцов и Курицын, который уже в это время под видом писем к родителям информировал жандармское управление обо всем, что слышал.

Вскоре Лизогуб был вызван к следователю. На вопрос о векселе ответил, что видит его впервые. С «капитаном» же и Веледницким — не знаком.

Этот честнейший, правдивейший, совестливейший человек избрал тактику поведения, которая в условиях неравного поединка была наиболее целесообразной, — отрицать все. Такого же мнения придерживались и его друзья.

Но предчувствие новых осложнений не покидало Лизогуба. Он больше всего боялся, что в случае осуждения (на каторгу или в ссылку, о смертной казни у него еще и мысли не было) правительство конфискует или передаст братьям его состояние. И то, и другое лишило бы «Землю и волю» финансовой помощи, в результате чего десятки профессиональных революционеров, и так влачащих полуголодное существование, часто не имеющих ни крова, ни теплой одежды, оказались бы без материальной поддержки. Не на что будет также покупать оружие, типографские станки, держать «окна» на границе, подкупать тюремщиков, помогать семьям заключенных, организовывать побеги…

Из этого был единственный выход — любым путем как можно быстрее перевести все имущество в деньги. Первое, что пришло Лизогубу в голову, это воспользоваться старыми векселями, которые он когда-то выписал на Машу Капцевич. Он поделился своими планами с Осинским. Тот немедленно проинформировал о них петербургских товарищей. При аресте Трощанского это письмо попало в руки полиции. Хотя оно было частично зашифровано, разобраться в нем было не так уж и трудно. С него срочно сняли копию и переслали в одесское жандармское управление. С той частью письма, где говорилось о Капцевич; читатель уже знаком. Процитируем лишь его начало: оно поможет понять не только самого Лизогуба, но и его товарищей: «… Спешу вам сообщить о пом. („помещике“, то есть о Лизогубе. — Я. Л.

) и его финансовых комбинациях. Главным образом все обвинение против него держится на показаниях некоего Веледницкого, который, будучи арестован, перетрусил и много выболтал; теперь он здесь привезен для очных ставок. На днях я видел, как его вели в жандармское управление, долго шел я за ним, наконец сел на извозчика и обогнал его. Господи, что только с ним сделалось, он весь затрясся, кровь хлынула ему в рожу, и он с отчаянием опустил глаза. Это показало мне, что совесть в нем еще не улетучилась. Ввиду этого я крикнул ему: „Валите все на меня!“ Судя по некоторым дальнейшим показаниям его, он, по-видимому, понял мою комбинацию и если сумеет провести до конца, то может совершенно выгородить пом., выставив меня человеком, злоупотребившим именем помещика, но это, конечно, бабушка еще надвое сказала; пока же пом. восседает и думает о том, как бы устроить свои денежные дела…»

Друзья делали все, чтобы выгородить Лизогуба. Колтановский и Попко, сидевшие одно время вместе с Веледницким, дали понять ему, что если он выдаст Лизогуба, то с ним рано или поздно рассчитаются. Особенно дружно товарищи Лизогуба будут выгораживать его на допросах и суде. Станут отрицать свое знакомство с ним, брать вину на себя, преуменьшать его роль и т. д.

Итак, из письма Осинского мы узнаем, что Лизогуб уже «восседал» в отдельной камере, куда, надо думать, его перевели по доносу Курицына, чтобы помешать переписываться с товарищами на воле. С этого момента за Лизогубом закрепилось прозвище «схимник». Однако, несмотря на строгую изоляцию, переписка продолжалась. Письма от имени Лизогуба теперь писал Василий Кравцов.