Пути в незнаемое

А в ненастные дни собирались они часто.Гнули ‹…› от 50-ти                            на 100.И выигрывали и отписывали                                           мелом.Так в ненастные дни занимались они

                                 делом».

Как видим, один из эпиграфов к «Пиковой даме» появляется на пять лет раньше самой повести и, несомненно, сочинен самим Пушкиным («воспетый мною…»).

«Пушкин просто воспользовался легким размером Рылеева», — заметил несколько десятилетий назад Н. О. Лернер. Однако нам явно недостаточно такого простого объяснения. Пушкинист ставит точку там, где должно быть вопросительному знаку! Ведь сотни читателей знали, слыхали дерзкие куплеты Рылеева и Бестужева. Один их ритм вызывал совершенно определенные ассоциации, и мы видели, что четверть века, до герценовских времен, впечатление было устойчивым. Пушкин, конечно, все это понимал, и если «воспользовался легким размером Рылеева», то совершенно сознательно.

Зачем же?

Простая пародия на декабристов была бы невозможным кощунством. Соблазнительно другое, прямо противоположное объяснение: Пушкин «подает сигнал» читателям, друзьям, сосланным декабристам, нечто вроде привета Александру Бестужеву, который прочтет «Пиковую даму» и, разумеется, узнает «свой размер». Надо думать, такая мысль у Пушкина была, но тут опасно (ибо очень хочется!) увлечься; следует воздержаться от слишком простого объяснения: ритм «декабристский», но смысл вроде бы совсем иной!

Кстати, каков же смысл? Что здесь еще, сверх карточной горячки, где «выигрывали и отписывали мелом»?

В конце пушкинской повести гибнет человек, но на это никто не обращает внимания. «Славно спонтировал!» — говорили игроки. Чекалинский снова стасовал карты: игра пошла своим чередом».

Последняя фраза возвращает читателя к эпиграфу. Игра пошла своим чередом — это лишь по-другому сказанное «а в ненастные дни занимались они делом…».

Трудно, может быть, и невозможно полностью представить мелькнувшую пушкинскую мысль. В ненастные дни 1833 года в Болдине, над «Пиковой дамой» (а также «Медным всадником» и «Пугачевым»), Пушкин вспоминал и тех, которые некогда «собирались часто», а потом за свое дело, за один декабрьский ненастный день пошли в Сибирь, на Кавказ — игра же (человеческая, историческая) «пошла своим чередом…».

И прежде «в ненастные дни» они собирались — те, кто «тихо провожали» Петра III; те, кто свергали «курносого злодея»; наконец, кто пел, смеялся, «гнул от пятидесяти на сто» и занимался делом

вместе с Рылеевым, Бестужевым.

Сначала эти заговорыМежду Лафитом и КликоЛишь были дружеские споры,И не входила глубокоВ сердца мятежная наука…

Те времена миновали — «иных уж нет, а те далече»; внешне же кажется, что не изменилось ничего. Пришли новые ненастные дни, новые игроки, страсти; другое время — другие люди занимаются делом. Каким? Зачем?

Чтобы ответить, может быть, следует сравнить прежние времена с пришедшей на их место новой, торопящейся эпохой, Занимающейся делом.

ЛЕТ ШЕСТЬДЕСЯТ НАЗАД

В наших странствиях по одной пушкинской тетради и «вокруг нее» мы забредаем далеко. Разные времена…

Говоря о бабушке, графине Анне Федотовне, ее ветреный внук Томский описывает события, случившиеся с нею в Париже «лет шестьдесят назад». Это число встречается в «Пиковой даме» не раз. «Лет шестьдесят назад, — думает Германн после гибели графини, — в эту самую спальню, в такой же час, в шитом кафтане, причесанный à l’oiseau royal[6], прижимая к сердцу треугольную свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле, а сердце престарелой его любовницы сегодня перестало биться…»

60 лет назад — это 1770-е годы, до Великой французской революции и наполеоновских войн. Заметим также, что 1770-е годы — это время Пугачева, а рассказ о молодости графини как бы «изнанка» пугачевской Истории, которую как раз Пушкин пишет в Болдине в это же время.

Веселый, небрежный рассказ Томского о давних временах напоминает внукам (знающим, что произошло потом) о вещах серьезных, страшных. Дело в том, что нам, в конце XX столетия, очень трудно, а по совести говоря, невозможно читать Пушкина глазами его современников. Многие ученые изучили все или почти все книги, которые открывал или мог прочитать поэт; это очень расширило «чувство истории», но все же не сделало их людьми пушкинской поры… И вот перед нами задача — уловить, угадать, какие воспоминания, образы, ассоциации являлись человеку 1830-х годов, когда при нем произносилось шестьдесят лет назад Париж, герцог Ришелье, Сен-Жермен, дамы, играющие в фараон…

Поразмыслив, поискав, утверждаем: молодость бабушки Анны Федотовны заставляла шестьдесят лет спустя вспоминать хорошо, «наизусть» известные русскому образованному читателю строки из «Писем русского путешественника» — одной из самых популярных, «хрестоматийных» книг.