Путилин и Петербургский Джек-потрошитель

О втором «преступлении» не стоит и говорить. Оно симулировано детски наивно. Но… у меня мелькнула мысль: не замешаны ли в этих сиятельных хищениях любовники? Я стал следить и… дошел до костюмированного бала. На нем, как тебе известно, я встретил и графиню «Марию Стюарт», и «великого». Его я проследил, в первый раз в моей жизни сидя на рессорах кареты. Отсюда, увидев несколько экипажей, остановившихся у подъезда «таинственного особняка», я решил играть ва-банк… беспроигрышный. Остальное ты знаешь.

Поцелуй Бронзовой Девы (тайны варшавских иезуитов)

Бурная исповедь

— Скромный служитель алтаря приветствует вас, сын мой. Исповедь — великое дело, — ласково проговорил тучный, упитанный настоятель-ксендз N-го варшавского костела, когда перед ним — за исповедальными ширмами — предстала высокая, стройная фигура молодого красавца-графа Болеслава Ржевусского, сына местного магната. — Облегчите свою душу чистосердечным покаянием.

— Я прихожу к вам, отец мой, в последний раз… — несколько неуверенно начал молодой граф…

— Почему в последний раз?

— Потому что я люблю и скоро собираюсь жениться.

— Но разве женатые не исповедуются, сын мой? — удивленно вырвалось у служителя католической церкви.

— Вы не дали мне докончить. Я люблю русскую, я собираюсь жениться на православной.

Лицо ксендза как-то сразу потемнело и сделалось угрюмо- суровым.

— Что ж, — усмехнулся он. — Таких случаев, к прискорбию, немало… Это дело вкуса и известного влечения. Но, конечно, вы сами будете пребывать в лоне святой католической церкви?

Молодой граф отрицательно покачал головой.

— Нет, — твердо произнес он.

— Как?! Вы…

Ксендз-исповедник даже отшатнулся от молодого человека.

— Я перехожу в православие. Родители моей невесты ставят непременным условием нашего брака мой переход из католичества в православие.

— И вы? — сурово, гневно спросил один из верных слуг ордена Игнатия Лойолы.

— И я принял это условие.

Какие-то хриплые звуки вырвались из груди духовника- иезуита.

— Я… я не верю своим ушам… Я не хочу, не могу этому верить, вы шутите…

— На исповеди не шутят, отец мой, — серьезно ответил молодой граф.

— Вы, вы — единственный отпрыск высокочтимого рода Ржевусских, самых пламенных и верующих католиков, переходите в иную, чужую веру?!

— Чужая вера? Что это за странное определение, отец мой? Разве Бог — не один и тот же? Разве есть специально православный Христос и специально католический Христос?

— Не смешивайте Господа с церквью! — гневно прошептал исповедник.

— Я вот именно и не смешиваю, это делаете вы, разделившие Христа на разные алтари разных церквей, — в тон ему ответил взволнованно граф.

— Берегитесь! Вы богохульствуете. — Глаза фанатика-ксендза загорелись огнем бешенства.

— Я? Вы ошибаетесь. Если бы я переходил в магометанство, в иудейство — я мог бы понять взрыв вашего негодования, вашей духовной скорби. Но я перехожу в ту веру, которая высоко чтит Бога — Христа. Что же это вас так устрашает, отец мой?

— Вы переходите в веру тех, которые являются врагами вашего народа, ваших отцов, матерей, сестер и братьев.

— Позвольте, отец мой, вы затрагиваете уже ту область, которая менее всего может касаться вопроса веры, религии: вы переходите на политику. Но разве это уместно здесь, в храме, на исповеди, перед святым распятием? Или католическое духовенство отлично совмещает в себе служение политическим интригам со служением Богу?

Лицо ксендза стало багрово-красным.

— Еще раз повторяю вам: берегитесь! Вы начинаете издеваться над священнослужителями католической церкви. Вы с ума сошли! О, я узнаю в этом проклятое влияние православных изуверов… Сколько вы получили наставление от их попов?..

— Мне стыдно за вас, отец мой, — отчеканил молодой граф. — Вы — слуга Милосердного Бога, — позволяете себе предавать проклятию в святом месте таких же правоверных христиан, таких же христианских священнослужителей, как и вы сами.

О, подлый орден Игнатия Лойолы живуч! Вы, оптом и в розницу торгующие Богом, вы остаетесь верны проклятому, вовсе не христианскому, завету: «Цель оправдывает средства». И вы, славшие людей на костер ad majorem Dei gloriam («для вящей славы Бога»), действительно, не брезгуете никакими средствами. Я — не ребенок, отец мой… Мне отлично известны проделки католического духовенства, менее всего думающего о догмах христианского Евангелия. Прощайте. Я ухожу отсюда примиренным с Богом, но не с вами.

И, поклонившись, граф повернулся, чтобы выйти из исповедальни.

Секунду — ксендз-исповедник стоял пораженный, словно оглушенный… Потом он вздрогнул и резко крикнул:

— Стойте, граф! Я вас предупреждаю, что сегодня же я сообщу об этом вашему отцу. Посмотрим, как он отнесется к вашему ренегатству.

— Вы сообщите? Но разве духовник имеет право рассказывать кому бы то ни было о том, что ему говорилось на духу?

— Для спасения погибающей души… для торжества церкви, — залепетал ксендз-иезуит.

Молодой граф рассмеялся.