Путилин и Петербургский Джек-потрошитель

— Вы, конечно, все осведомлены о причине нашего конклава в этом печальном, но необходимом для пользы святой церкви месте? Вам известно, со слов тайного донесения достопочтенного духовника графов Ржевусских, о преступлении молодого графа? Да? Bene. Теперь, стало быть, мы можем перейти ad consultationem. На совещание я ставлю два вопроса: виновен ли безумец в преступлении ad ferendam, то есть в таком, которое он собирается совершить, и, если виновен, то какое наказание он за это должен понести. Ваши аргументы, святые отцы?

— Виновен… Виновен… Виновен, — раздались голоса.

— Более мотированно? — отдал приказ его эминенция.

— Переход в лоно проклятой православной церкви… Поношение святой католической; издевательства и насмешки над нами, скромными ее служителями. Это — maxima culpa[3], это — измена Христу.

— И, взвесив все это, какое наказание?

Минуту в комнате со сводчатым потолком царило молчание.

— Mors… Смерть! — погребальным эхом пронеслось по помещению, где заседал тайный трибунал святых отцов.

— Sic. Так. Но все это было contra… «против» обвиняемого. Не найдется ли голос и pro, «за» него?

— Прошу благословения святых отцов во главе с вами, ваша эминенция, но я думал бы, это наказание не соответствует преступлению, которое юноша собирается совершить.

— Как?! — в один голос воскликнули заседающие.

— Виноват, я не так формулировал мою мысль, — смутился престарелый служитель католического Христа. — Я хотел сказать, что тут — juventas… молодость… Любовь… легкомыслие… кроме того, ради высокочтимого графа Сигизмунда Ржевусского нам бы следовало пощадить жизнь его единственного сына… Он оказывал столько услуг нашей святой церкви…

— Ваши ответы? — обратился к святым отцам его эминенция.

— Отдавая должное любвеобильному сердцу моего сослужителя во Христе, я считаю, однако, необходимым резко разойтись с ним во мнениях, и вот по каким причинам, — послышался елейно-сладкий голос доносчика-предателя, исповедника Н-го костела. — Во-первых, primo: в то политически смутное время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз «москальки» обвиняемый готов переменить религиозную веру, то… поручитесь ли вы, святые отцы, что назавтра, ради еще более прекрасной наружности новой еретички, он не променяет и свою политическую

веру, свое народное credo? Где же наш политический патриотизм?

— Верно… Верно, — прокатилось под мрачными сводами.

— Я продолжаю, secundo, во-вторых: допустим, юноша раскается… Ужас объял его душу… Он будет просить о помиловании. Но… Откуда мы его выпустим? Это вы приняли в соображение? Разве это наше тайное прибежище под рекой Вислой, где мы укрепляем веру и тайно собираемся для важнейших решений, уже не должно составлять величайшего секрета для наших врагов? А если выпущенный безумец — граф предаст нас?.. В таком случае для чего же было изобретать название «Unum est hoc iter ad mortem…»[4]

— Верно… Верно! Смерть, смерть! — послышались теперь уже возбужденные голоса.

— Но какая?

— Я полагал бы… мы думали бы… Поцелуй Бронзовой Девы!

Тот, кто заступился за обвиняемого, в ужасе закрыл лицо руками.

— Это — чересчур жестоко, — еле слышно вылетало из-под капюшона.

— Приведите сюда обвиняемого! — бесстрастно отдал приказ старший из судей — духовных лиц.

Прошло несколько минут. Где-то послышался резкий скрип двери, раздались гулкие шаги по каменным плитам коридора, дверь в судилище распахнулась и на пороге вырисовалась высокая стройная фигура молодого человека.

— Потрудитесь приблизиться к столу, граф Болеслав Ржевусский! — сурово проговорил иезуит в фиолетовой рясе.

Голова молодого человека гордо откинулась назад. В глазах засверкало бешенство. Он сделал несколько шагов по направлению к своим неведомым судьям и резко спросил:

— Кто вы? На каком основании и по какому праву вы смеете мне приказывать? Честное слово, я начинаю думать, что имею дело с бандой каких-то негодяев.

— Вы слышите? — прошептал настоятель Н-го костела.

— Меня обманным образом — по подложной записке — залучают в пустынное место, хватают, везут и, точно преступника, заключают в каземат какого-то проклятого подземелья. Что вам надо от меня? Что должна означать вся эта подлая комедия? Если вам угодно денег, выкупа, — извольте. Я вам их дам, подавитесь проклятым золотом, но потрудитесь немедленно меня выпустить на свободу!

— Вы спрашиваете, кто мы. Мы — тайный трибунал, блюдущий высшие интересы святой церкви, — еще более сурово проговорил его эминенция.

— Это… что же такое, нечто вроде Совета Десяти великой, святой инквизиции? — насмешливо спросил молодой граф.

Но, помимо его воли, смертельная бледность покрыла его лицо.

— Вы можете богохульствовать, перед смертью у вас еще хватит времени раскаяться в ваших страшных грехах.

— Перед… смертью? — вздрогнул Ржевусский. — Вы шутите, святой отец?