Путилин и Петербургский Джек-потрошитель

В той тишине, молитвенно-религиозной, какая царила в часовне, слова священника и монаха несмотря на то, что они были произнесены шепотом, были ясно расслышаны молящимися.

«Что случилось? О чем говорят батюшка и монах? Господи, что такое?» — послышались испуганные возгласы.

Всем бросилась в глаза смертельная бледность, покрывшая лицо священника, всех поразило внезапное прекращение им акафиста Божьей Матери.

Толпа ближе притиснулась к духовным лицам. Какая-то взволнованная дама выскочила из часовни и истеричным голосом бросила тем, кто толпился на паперти:

— Чудо! Чудо!

Это слово, как электрический ток, пронзило толпу. Она опять заколыхалась, заволновалась.

— Чудо! Чудо! Новое чудо! — прокатилось по ней.

А между тем это «чудо» было очень печального свойства…

Монах, проследив направление дрожащей руки остолбеневшего священника, бросился к иконе, и в ту же секунду часовня огласилась испуганным криком:

— Икону ограбили! Ризу ограбили!

Это было до такой степени неожиданно, что все замерли.

На несколько минут в часовне воцарилась удивительная тишина.

— О ужас! О горе! — бросилось духовенство к святыне.

Часть стекла, прикрывающего икону, была разбита. Венчик-корона ризы, усыпанный огромными бриллиантами, рубинами, изумрудами и другими драгоценными камнями, исчез.

Теперь это страшное известие о возмутительном святотатстве быстрее молнии разнеслось по толпе богомольцев.

— Да быть не может… Как же это так? Кто этот изверг?

Толпа, оскорбленная в своем лучшем религиозном чувстве, скорбя за поношение святыни, стала страшной.

Гнев засверкал в ее глазах. Раздался плач, послышались истеричные выклики:

— Злодей! Тать дьявольская!..

— Поймать бы злодея! Мы показали бы ему, как надругиваться над драгоценной святыней!

А перед иконой, в ужасе глядя друг на друга, стояли престарелый священник и монах.

— Как же это… Где же? Когда? — лепетал иерей.

— Может, здесь, сейчас?

— Да как же это быть может, когда мы только что поставили Царицу Небесную?

— Так где же? Я… я еще недавно видел ризу в полном благолепии.

Воцарилась нудная тишина.

Ее нарушил пришедший в себя священник:

— Мои возлюбленные во Христе братии! Мы присутствуем при событии огромной и печальной важности: на наших глазах произведено неизвестными злоумышленниками дерзновеннейшее святотатство: украден венчик-корона нашей величайшей московской святыни. О горе нам, о горе проклятому Иуде-сребренику! О сием важном происшествии обязаны мы немедленно оповестить высшее духовное начальство. А посему, прекращая молебен, прошу вас, христолюбивая братия, с печалью и скорбью в сердцах разойтись.

И толпа, охваченная паникой, ужасом, безмолвно разошлась…

Наутро вся Москва была взволнована святотатственным грабежом. Паника среди духовенства, в ведении которого находилась высокочтимая икона, была колоссальна.

Шли непрерывные заседания духовных отцов, обсуждавших на все лады страшное происшествие.

С несомненностью было установлено одно: в момент, когда икона выехала, на ней драгоценная риза была в полном порядке. Это клятвенно подтвердили лица, сопровождавшие икону: священник и монах.

Светские власти с кипучей энергией вмешались — по просьбе духовенства — в раскрытие неслыханного злодеяния. Прошло около двух недель. Ни один луч света не проник в это темное дело.

Телеграмма Путилину. Путилин в Москве

— Тебе, доктор, известно московское происшествие с ограблением драгоценной ризы чудотворной иконы Иверской Божьей Матери? — обратился ко мне Путилин.

— Как же, как же, Иван Дмитриевич. Что ж, нашли московские ищейки святотатца?

Мой талантливый друг усмехнулся той улыбкой, которой он, порой умел придавать характер особой загадочности.

— Прочти! — протянул он мне депешу.

Вот что стояло в ней:

«Несмотря на все старания московской сыскной полиции разыскать злоумышленников-святотатцев по делу ограбления ризы Иверской иконы, она не напала ни на малейший след преступления. Мы обращаемся к вашему превосходительству с покорной просьбой взять на себя раскрытие неслыханного злодеяния. Все ваши условия будут приемлемы. Ваш блестящий розыск хлыстовско-скопческого корабля порукой успеху. Благоволите о вашем согласии почтить уведомлением».

Под телеграммой стояли подписи двух крупных иерархов московской церкви — епархии.

— И что ты ответил?

— Я еду. Ты, конечно, поедешь со мной?

— Что за вопрос, Иван Дмитриевич? Однако, браво: это твоя вторая московская гастроль!

— Но будет ли она столь же успешна, что и первая? — задумчиво произнес Путилин.

— Ты считаешь это дело сложным?

— И очень. Раз мои московские коллеги потратили две недели на расследование его совершенно бесплодно, безрезультатно, значит оно — не из обычных.

На этот раз Путилин не занимался в вагоне никакой диковинной зубрежкой, а отлично спал почти всю дорогу до Москвы.

Когда мы приехали в Белокаменную, он был бодр, полон энергии, силы.

Остановившись в Н-ской гостинице, переодевшись, он поехал к московским собратьям — сыскным властям.