Путин и оппозиция. Когда они сразятся на равных

Еще круче другой вывод: «Почти столько же — 43 % — „согласны“ и „скорее согласны“ на введение в стране цензуры и железного занавеса ради достойного заработка и пенсии». Похоже, что это тест на простодушие. Ну кто в здравом уме будет требовать «достойного заработка» на основании того, что в стране ввели цензуру?

Газета сообщает: «Замдиректора „Левада-центра“ Алексей Гражданкин объяснил, что для населения главное — чтобы „исполнялся социальный договор с государством“. „Власть не дает прав и свобод, но взамен обеспечивает спокойную жизнь“, — говорит он».

То ли это серьезно, то ли нас дурачат? Что за «социальный договор с государством», исполнение которого население считает для себя главным в жизни? Какие демоны витают в растревоженном мозгу замдиректора? Каких прав и свобод не дает власть, благодаря чему жизнь населения становится спокойной?

Вот еще замечание газеты: «Господин Гражданкин уверен, что россияне выбирают порядок в стране, потому что у большинства „никаких свобод никогда и не было — они выросли в эпоху Советского Союза“».

Вот таких социологов воспитал Ю.А. Левада: «никаких свобод в СССР никогда и не было» (это умозаключение типа «секса тоже не было»).

Но все упомянутые здесь типичные дефекты текстов — это лишь первое приближение к проблеме. Менее очевидные, но более фундаментальные ошибки лежат в основе политических решений, которые надолго выбили нас из колеи…

Страх как орудие манипуляции

Едва ли не главным чувством, которое шире всего эксплуатируется в манипуляции сознанием, является страх. Есть даже такая формула: «общество, подверженное влиянию неадекватного страха, утрачивает общий разум». Советское обществоведение игнорировало то, насколько западная «культура страха» необычна для нас. Только сейчас нам открывается картина существования поистине несчастного. Но и она не стала познавательным инструментом для государства РФ.

Вот мой опыт. Есть у меня приятель из ФРГ, философ, ученик Хайдеггера (живет в Испании, ему стукнуло 85 лет). Как-то он рассказал мне, как в 70-е годы был в Москве и обедал в доме секретаря посольства ФРГ. И за столом, желая сказать что-то существенное, собеседники обменивались записками. Вслух не говорили — боялись подслушивающих устройств КГБ. Я не мог в это поверить и потратил целый час, добиваясь, чтобы он точно воспроизвел ситуацию и объяснил причины этого страха в кругу образованных, неглупых и немолодых людей. Это был болезненный разговор, мой друг разволновался, выглядел странно. Его мучило, что он не мог найти ответа на простой вопрос: чего вы боялись? Ведь ты должен иметь хоть какой-то образ опасности. Оказалось, что у той компании дипломатов и философов такого образа просто не было, страх не имел очертаний. У нас произошел примерно такой диалог:

— Скажи, Ганс, вы боялись, что КГБ ворвется в дом и перестреляет вас прямо за столом?

— Брось, что за чушь.

— Боялись, что хозяина-дипломата выселят из страны как персону нон-грата?

— Нет, такого никто не думал.

— Боялись, что вас куда-то вызовут и поругают?

— Да нет, все не то. Никто ничего конкретного не предполагал.

Когда я перебрал все мыслимые угрозы, вплоть до самых невинных (даже при допущении, что КГБ только и делает, что все записывает на пленку), в нашем разговоре наступила пауза. Стало ясно, что в отношении к СССР в культурном слое Запада возникла патология. И причины ее — не в СССР, а в мышлении этих западных интеллигентов.

Собирая материал для книги «Манипуляция сознанием», я прочитал много текстов, посвященных «западному страху», которых у нас и не знали. Итог становлению «страха Лютера» подвел датский философ С. Кьеркегор в трилогии «Страх и трепет» (1843), «Понятие страха» (1844) и «Болезнь к смерти» (1849). Здесь страх предстает как основополагающее условие возникновения индивидуума и обретения им свободы. Потом волну страха подняло Просвещение. Потом Ницше и страх перед «Войной миров». Потом — перед холодной войной. Опрос в США: «Ожидаете ли вы войну в течение ближайших 25 лет?» В конце 1945 г. утвердительный ответ дали 32 % опрошенных, в 1946 г. — уже 41 %, а еще через год — 63 %. Далее — «Ядерный страх», по структуре, как страх перед чумой в XIV веке. В начале 50-х годов эксперты считали, что главную опасность для США составляют уже не сами атомные и водородные бомбы СССР как средства разрушения, а та паника, которая возникла бы в случае войны.

Ученые столкнулись с явлением, затронувшим глубинные слои психики, так что отсутствовали привычные корреляции с социальным положением, уровнем образования или осведомленностью о реальной опасности. Особенно уязвимой оказалась психика молодежи. Больше всего психологов обеспокоил тот факт, что к концу 60-х годов это «оцепенение» охватило и тех, кто по долгу службы был обязан сохранять реалистичное отношение к проблеме — военных и политических деятелей, а затем и самих исследователей «ядерного страха». В 70-х годах положение ухудшилось, так как психологи установили, что и персонал атомных станций подпал под воздействие «ядерного страха».