Путин и СССР

Поскольку это Рязанская область, первым по воздействию был Сергей Есенин. А он, безусловно, красный поэт, советский поэт, и, как бы ни пытались сегодня новейшие исследователи «разженить» его, рассорить с советской властью, по большому счету все это неправда. У Есенина было время полной очарованности революцией в 1917–1918 годах, затем, с 1919 по 1921-й, некоторое охлаждение, но после поездки в США он абсолютно убедился в правоте красного дела. Его поэзия — главное тому подтверждение.

— Вы хорошо сказали про попытки «разженить» Есенина с советской властью. К сожалению, подобные операции предприняты за последние три десятка лет и по отношению ко многим другим советским творцам…

— Это так. Однако тексты говорят сами за себя. И я проникался красной идеей через поэзию Маяковского, Багрицкого, Луговского, Ярослава Смелякова, через детские книжки, которых у меня было множество. Тут и рассказы про детство и юность Ильича, про Великую Отечественную войну и пионеров-героев, тут и «Книга будущих командиров» замечательного Митяева, где большая часть была посвящена советским воинам…

Все это создавало пространство не просто интереса, а традиции. Для меня советское, красное — это моя личная традиция. Я не помню дореволюционной России, и дедушка мой покойный родился в 1914 году, а все остальные дедушки и бабушки — уже при советской власти.

Да, была та Россия, я ее тоже очень люблю, но она все-таки отдаленно от меня существует. А для понимания того, что являли собой Маяковский, Блок, Есенин, Луговской или Юрий Бондарев, каких-то особых усилий не требуется. Они рядом. И даже если ушли от нас, до них всего одно рукопожатие. Скажем, Леонид Максимович Леонов, советский классик, — гипотетически я мог с ним встречаться…

— А я встречался.

— То есть хочу подчеркнуть, что все это очень близкое и родное для меня. Но тут вдруг началось низвержение советских устоев. В 1991 году я окончил школу, и вот в этом горьком времени есть тоже своего рода личная рифма для меня.

— В чем же?

— А в том, что, по логике, я должен был стать одним из последних комсомольцев в Советском Союзе, потому что после 1991-го уже не принимали в комсомол. Но — парадокс! Меня, единственного в классе, тогда в комсомол не приняли.

— Почему?

— Был самый радикальный, самый взрывной, самый наглый в своих заявлениях. Так вот — за дурное поведение. А ведь я, по-моему, как никто в нашем классе, верил в комсомол!

Интересно, что фактически то же произошло с моей будущей женой. Она была такой же страстно верящей в социалистические идеалы, и ее тоже отказались принять в комсомол. Вижу в этом серьезную загвоздку и даже в чем-то объяснение крушения Советского Союза. Мы-то верили, а у наших пастырей, присматривавших за страной, судя по всему, веры уже не оставалось.

— И как вы восприняли 1990-е годы?

— Все происходившее стало пространством моей личной боли, личной муки и личного бешенства. Для родившихся позднее внове слышать сегодня, например, гнусность Бильжо о Зое Космодемьянской или прорывающиеся время от времени требования вынести Ленина из Мавзолея. Но я-то переживаю это с того же 1991 года или даже раньше. Коллективный Николай Карлович Сванидзе как вещал, так и продолжает вещать в лице Гозмана, и несть им числа.

— А каким ощущается вами отношение народа к этому?

— Оно разное, конечно. Все-таки в головы людей засунули огромную метлу и основательно пошуровали ею. Однако я чувствую, что красная, левая идея стала для большинства моих соотечественников традицией. С одной стороны, как говорил Горький, это для нашей страны был рывок вперед и вверх. А с другой — это, безусловно, стало традицией, отказываться от которой многие не хотят и не спешат.

— Причина?

— Советское, как говорится, вошло в плоть и кровь. Смотрите: 38 процентов поддержали бы Ленина, если бы он сегодня стал организовывать революцию в России. Из 86 процентов, которые в рейтинге Путина, 60 скорее положительно относятся к Ленину. Я уже не говорю про Сталина, за которого от 50 до 70 процентов, а бывает и больше.

То есть совершенно очевидно, что страна воспринимает свое левое, красное прошлое как традицию, на которой она стоит и с которой не желает расставаться. В том числе с вождем Октябрьской революции Лениным, и это очень серьезный момент.

— Ну да, ведь Сталина теперь зачастую стараются не только отделить от Ленина, но и противопоставить ему. Потому что Сталин, дескать, «державник», а Ленин — революционер.

— Не надо отделять и противопоставлять! Иначе мы пойдем вслед украинцам. Недопустимо ничего отдавать из нашей истории, на которой мы стоим. А Октябрь 1917-го — это, конечно, величайшее событие во вселенской, мировой истории, которое повернуло сознание всего человечества. Сейчас многие у нас не отдают себе отчета в этом, потому что за последние три десятилетия в результате колоссальной антисоветской работы огромность события раздробили и чудовищно извратили.

— Да уж, постарались основательно. Так что многих удалось ослепить и оглушить.