Путин и СССР

— А меня поразила ностальгическая нота в его повести-воспоминании «У нас была великая эпоха», которую журнал «Знамя» опубликовал во время «перестройки».

— Это художественная проза. Но у него была еще и сильная публицистика: «Исчезновение варваров», «Дисциплинарный санаторий», «Убийство часового». Очень точные работы, очень прозорливые, в которых еще тогда, в конце 1980-х, высказывалось немало такого, о чем мы продолжаем спорить и сегодня.

С другой стороны, мне, как родившемуся и выросшему в деревне, была близка мука Василия Белова и Валентина Распутина, пропущенная ими через свое сердце. Был уже все-таки какой-то переизнос человеческого материала в крестьянской среде. Был и отъезд людей из деревень, и то, над чем горевал и усмехался Шукшин, — горожане в первом поколении…

— Как вы все это воспринимали?

— С пониманием и сочувствием, безусловно. Однако виделась грань в отношении к советской действительности, советской истории, переступив которую, легко было свалиться в пространство злобной клеветы. Что, собственно, и произошло с тем же Виктором Астафьевым. Впав буквально в беснование относительно всего советского, он уже перешел в другой, враждебный лагерь. Возникает даже мысль, что стал он нездоров психически…

Но какое-то время в определенном раздоре с советской властью оказался и круг городской неоконсервативной интеллигенции, группировавшейся вокруг журнала «Наш современник»: сам главный его редактор Станислав Куняев, Вадим Кожинов, Юрий Кузнецов и другие. Потом, конечно, многое у них стало существенно меняться.

— Очень многое! И я наглядно мог наблюдать это в беседах с Вадимом Валериановичем Кожиновым, которые были у меня в течение длительного периода. Важен и такой факт: Кожинов ведь стал доверенным лицом Зюганова на президентских выборах 1996 года.

— Я вот почему из сегодняшнего дня вспоминаю позицию того патриотического литературного круга, какой она определилась к началу «перестройки». Должен быть извлечен серьезный урок, диктуемый ныне самой жизнью.

На Украине валят памятники Ленину — и мы видим, что вместе с ними рушится русский мир. А тогда русское начали противопоставлять советскому, утверждалось представление, будто от советской истории во имя «русской идеи» кого-то и что-то, как неприемлемое, надо отделить. Дескать, Ленин плохой, Сталин хороший, Советский Союз в целом мы принимаем, но…

И так далее. То есть они действительно начали делить, резать по живому, чего делать ни в коем случае нельзя. Потому что это большое метафизическое советское тело, из которого недопустимо что-либо выпиливать! Не получится: есть так — и никак иначе.

— Ох, не все этот урок извлекли…

— Согласен, и горько сталкиваться с тем же сегодня… А самая потрясающая для меня часть нашей творческой интеллигенции — это, условно говоря, шестидесятники, или иначе — диссида, переливающаяся друг в друга. Жутко аномальное, как оказалось, явление! Они ведь имели сверхдоходы, пользовались сверхпопулярностью и обласканы были той властью до степеней занебесных. Но они же первые ее и предали!

Вот Евтушенко. По количеству изданий и переводов его книг это был, наверное, рекордсмен за всю историю человечества. И поездки по миру: хоть к Фиделю Кастро, хоть к Кеннеди.

О чем думали они, руша советский строй и советскую культуру? Им же завидовали поэты на Западе: «Вы издаетесь тиражами 50 и 100 тысяч экземпляров, а мы в своих университетах едва по 100–200 штук…» Видимо, надеялись, что вырежут из советской жизни угодное им макраме, но тиражи при этом останутся прежними.

— Нет, не получилось.

— Да надо же было понимать: если у тебя такие тиражи, то это следствие всей советской истории. И того, что была Магнитка, и был ГУЛАГ, и Великая Отечественная война… Еще раз повторю: это не делится.

— Вы смотрели сериал «Таинственная страсть» на Первом канале, где попытались создать ореол тем самым шестидесятникам?

— Нет. Но посмотрю, надеюсь, хотя в целом эта генерация для меня глубоко неприятная. В частности, ведь это от них пошло обвинение в нашу сторону, то есть всех уважающих советскую власть, что мы, дескать, страдаем «стокгольмским синдромом»: возлюбили якобы своих палачей.

Между тем не уйти от того, что именно у многих из них — у Василия Аксенова, Булата Окуджавы, Юрия Трифонова и так далее — отцы были видными советскими или партийными деятелями, находились на высоких постах в НКВД. Я уж не говорю о наиболее ярых нынешних антисоветчиках: в НКВД служили дедушки чуть ли не каждого из них.

У меня, скажем, не служили. А если бы это и было, не переживал бы я: что ж, работа такая. Значит, свой синдром не у нас, а у них. Они отказались от собственных отцов и дедов, вытаптывая с каким-то сладострастием все, над чем в поте лица трудились предыдущие поколения. Так что здесь психологам есть повод поразмышлять…

— Вернусь к состоянию массового сознания сегодня относительно Октябрьской революции. Как вы считаете, негатив все-таки перевешивает?

— Не думаю. Сознание это, конечно, эклектичное, рассыпанное, мозаичное.

— Каша у многих в головах.