Путин, водка и казаки. Представления о России на Западе

Это настоящая гонка на выживание и проверка стойкости нервной системы. Не знаю, как они так могут. Не знаю, как они могут спокойно, без лишних слов и почти без остановок вести машину, как роботы, — со скоростью черепахи в 30‑сантиметровой грязи, или на 150 км/ч, если дорога позволяет.

Еще через 4 часа пути снова вижу обгоняющего нас «шефа», похоже он отремонтировал машину. Даже пальцем не пошевелил, чтобы поприветствовать меня, хотя хотел, наверное. В любом случае ему спасибо, но больше я его не увижу.

Подумать только, этот несчастный таксист после прибытия в Якутск, должен ехать еще 800 км до Нерюнгри, пытаясь нагнать накопившееся 12‑часовое опоздание. Я бы на это не согласился ни за какие деньги!

* * *

В 23:20 прибываем на берег Лены, до Якутска еще 10 км. Великолепное зрелище! Я в своей жизни не видел такой широкой и величественной реки! Самое время сделать несколько фотографий, скрутить сигаретку и насладиться пейзажем. Солнце уже отправляется спать, ночь на подходе.

Какой красивый финал! После 36 часов изнурительной поездки прибываю в Якутск с мыслями, что, несмотря на все пережитое на Колыме, я ожидал, что будет еще хуже.

Мне нужны холодное пиво и душ, который смоет с меня пыль Колымского тракта…

От Петербурга до Кавказа

Из статьи Тома Парфитта — московского корреспондента газеты «The Guardian»

…Когда я учился в университете, то довольно часто ездил в Южную и Восточную Европу — исходил вдоль и поперек Трансильванию, Албанию. Я проводил в таких местах все летние каникулы, при этом получалось так, что год за годом я постепенно пересекал Европу, двигаясь на восток. И с географической точки зрения мой приезд в Россию был логичным. К тому же в 2002 году, когда я оканчивал университет, спецкору на Балканах делать было нечего. Война закончилась, в Сараево ни у одного издания не было своего бюро. А Россия — это Россия, здесь всегда что‑то происходит…

Первым городом, в котором я оказался, был Санкт‑Петербург. Еще до приезда я слышал о серии громких убийств бизнесменов и политиков на канале Грибоедова. Среди жертв была Галина Старовойтова. Я решил написать об этом (разумеется, ссылаясь на «Преступление и наказание», потому что именно в этом районе Раскольников прикончил старуху‑процентщицу). Я гулял вдоль канала, осматривая места убийств, и для пущей экзотики нанял вооруженного телохранителя — визитку охранного агентства я нашел в номере гостиницы. Помню, в агентстве меня встретил огромный человек с такой шеей, что ею тяжести можно было поднимать. У них был специальный прейскурант: обычный телохранитель, телохранитель с оружием, телохранитель с английским языком. По тем временам цены за все это дело были ничтожные, что‑то в районе шести долларов в час. Это был очень странный опыт: мы спустились в метро, и он кружил вокруг меня, расталкивая людей и постоянно держа руку на кобуре с пистолетом. Потом мы зашли в кафе, и я пошел в туалет. На выходе из кабинки я встретил охранника, со сложенными на груди руками. Говорю: «Что вы здесь‑то делаете?!» — «Понимаете, моего бывшего хозяина убили в одной из таких кабинок»…

Жители России, мне кажется, удивительно терпеливы, выносливы и дружелюбны — если знать их лично. Их поведение на публике я не могу понять до сих пор: почему, например, когда ты здороваешься с продавщицей в магазине, она молчит в ответ? Почему она не дает сдачу в руку, а кладет ее на пластмассовую тарелочку? При этом я уверен, что у себя дома эта продавщица — милейший человек. У ваших людей всегда есть два лица — публичное и для домашних.

Россия — удивительное место. Тебе запросто могут сказать: «Обязательно прочитай эту книгу. Автор — страшный антисемит, но книга отличная».

Я был странно очарован Россией…

* * *

Зимой 2002 года в качестве внештатного корреспондента газеты «Scotsman» я впервые попал на Кавказ. Первым местом, в котором я оказался, был лагерь чеченских беженцев в Ингушетии. Потрепанные палатки стояли прямо в грязи. Моментально я почувствовал себя вовлеченным в процесс, где люди жили на полную мощь и точно так же умирали. В Москве жизнь западного журналиста стерильна: ты вроде бы знаешь о том, что существует Кремль и где‑то близко идет битва политических элит, вот только она никак тебя не касается и не задевает. Из этого процесса исключены даже русские, чего уж говорить об иностранцах. Но на Кавказе ты имеешь дело с живыми людьми. Сколько они будут жить, непонятно. Писать он них — нужно. Ты понимаешь, что можешь им помочь здесь и сейчас. Борьба этих людей за свое существование затягивает тебя, как в воронку.