Путин, водка и казаки. Представления о России на Западе

В Сухуми меня допрашивал человек в полосатом костюме, сидящий за столом, на котором была статуэтка Феликса Дзержинского. Он говорил мне: «Ты не репортер, ты один из нас, ты работаешь на MI6». В эту переделку я угодил совершенно случайно: в абхазских горах была деревушка, которую мне хотелось посетить. Но из‑за половодья пешком туда было не добраться, и я решил воспользоваться легким самолетом. Я сам, по своей воле, пошел в местную службу безопасности просить разрешения на вылет. Не успел я открыть рот, как меня сцапали. У человека, который меня допрашивал, была папка с моим делом. Вероятно, они завели его, потому что я несколько раз был в Абхазии в качестве журналиста. Меня гоняли по цепочке «хороший полицейский — плохой полицейский». Заводили в комнату, где якобы чего‑то ждали другие люди, и я послушно сидел вместе с ними, а потом, совершенно неожиданно, эти люди начинали меня допрашивать. С психологической точки зрения процесс был обставлен безупречно. К счастью, я дозвонился одному из своих московских коллег, он раздобыл номер мобильного министра иностранных дел Абхазии, по которому я позвонил и спросил: «Что здесь, черт возьми, происходит?!». Утром меня отпустили на свободу.

Когда ты не знаешь, к кому обращаться за защитой, то чувствуешь себя неуверенно. В России ты никогда не можешь положиться на закон, ты не знаешь, кто действует во имя справедливости, а кто — против нее. И непонятно, улучшится ли твое положение, если ты начнешь искать защиты у властей…

* * *

С точки зрения физической нагрузки путешествие по Северному Кавказу нельзя было назвать особенно тяжелым. Мне не нужны были ботинки с «кошками», альпеншток и ледоруб. Я прошел весь путь в обычных ботинках, ночевал в палатке и пастушьих кошарах. Пастухи оказались очень приятными людьми: кормили сыром, поили айраном, рассказывали байки, показывали тропинки до перевалов. Но они совершенно не понимали, почему я путешествую один. Это такая советская и российская традиция: коллективное мышление, работа и отдых по группам.

В Ингушетии и Чечне я шел по дорогам, не забираясь в горы. Компанию мне составили мои друзья, местные ребята, которых я к тому времени давно знал. Милиция интересовалась мной только в Дагестане, где я три недели шел через горы, — с одной стороны, я в их глазах выглядел полным безумцем, с другой стороны, поскольку местные власти постоянно говорят о том, что ЦРУ помогает фундаменталистам на Кавказе, они, наверное, думали, что британцы не остались в стороне, и я тащу боевикам рюкзак, полный денег.

Настоящих боевиков я видел один раз — в Верховном суде Кабардино‑Балкарии, в Нальчике. 58 исламистов, которых судят за нападение на город в 2005 году. Больше всего меня поразило их поведение во время процесса. Я предполагал, что боевики будут запуганными и даже трусливыми. Но они болтали, хлопали друг друга по плечу, уверенно вели допрос свидетелей. Один из адвокатов сказал мне, что эти ребята были мирными людьми, но перешли к насилию, когда у милиции в начале 2000‑х появились варварские методы «перевоспитания»: исламистов насиловали бутылками, поили водкой, выбривали на головах кресты. Но все эти испытания, как мне показалось в суде, только сплотили их, сделали еще увереннее в своей правоте. Подсудимые требовали вызвать свидетеля, одного из бывших министров Кабардино‑Балкарии. Они говорили: «Вызовите его поскорее, пока он еще жив». Было понятно, что они имеют в виду: пока наши люди в горах не убили его.

* * *

Коррупция в Дагестане превышает все допустимые пределы. Когда я там был в этом году, то встречался с 13‑летней Залиной Аюбовой, жительницей Хасавюрта. Ее несколько дней насиловали друзья бывшего одноклассника. История ужасная: девочку похитили, когда она возвращалась домой после диспансеризации. Три дня держали без еды и питья, и только потом один из насильников, Хасим, позвонил ее матери, Мадине, и пообещал показать место, где находится ее дочь, в обмен на обещание, что она никому ничего не расскажет. Мадина нашла Залину лежащей без сознания, на грязной картонке. Она обратилась в милицию, уголовное дело по обвинению в групповом изнасиловании завели довольно быстро, но сразу после того, как дело открыли, к Мадине обратились родственники насильников, предложили 20 тысяч долларов «за молчание». Когда она отказалась, то в ответ услышала: «Мы знаем, куда нам нести наши деньги». И после этого стали твориться странные вещи: один из преступников, поначалу чистосердечно во всем признавшийся, изменил свои показания, заявив, что они были даны «под давлением». Другого мальчика, на которого указала Залина, не арестовывали вообще. Судмедэксперт утверждал, что образцы генетического материала, найденного на теле Залины, не принадлежат ни одному из предполагаемых фигурантов. Несмотря на ходатайство Залины, она не была подробно допрошена. И если б в историю не вмешались блогеры, а потом и сам президент Дагестана Магомедсалам Магомедов, то дело бы, вне всякого сомнения, замяли.