ПЫЛЬЦА В КРОВИ

Нахлынула забытая волна стыда, – Чага оторвался от влажного ребра и опустил голову.

– Хотя, впрочем, не отдам, ты слишком забавный для его блекло-серых клеток.

Чага молчал и не поднимал глаз.

– Оближи и меня. Так ли полезен этот отросток у тебя во рту? А то молчаливым ты мне нравишься больше. Будешь выразительнее хлопать глазами.

На несколько мгновений Чага растерялся, не в силах понять, что именно он должен делать.

– Ну что же ты стоишь, дружок?

Чага сделал несколько шагов и поднял голову. Белесые глаза за багровыми контурами голых век сузились. Чага потянулся ртом к падающим на широкий конус плеч отросткам капюшона.

– Куда же ты? У тебя рот полон дряни, сползай ниже.

Испытывая странное облегчение, он опустился на колени и уставился на постамент идеально гладких конечностей изоморфа, сморгнул выступившую на глазах влагу.

С багровой поверхности оторвался и потянулся к нему тонкий продолговатый лист, на его середине появилась прозрачная дрожащая капля, так похожая на воду. Ни о чем не задумываясь, Чага слизнул ее, провел языком по все длине листа. Во рту появился острый, чуть солоноватый вкус.

– Хорошо, – прозвучал голос. – Давай еще.

Влага появилась снова, и Чага торопливо слизал ее. Провел языком еще и еще раз, хотя в листе было пусто, а на языке оставалась колючая прохлада. В какой-то момент ощутил прикосновение к небу, а потом в горло поползла прохладная тяжелая ветка. Чага закашлялся, выплескивая наружу слюну и слизь. Хозяин внезапно отпрянул.

– Ты полон мочи червей, Чага. Если бы она разбавляла твою кровь, я бы давно порвал тебя в клочья.

С тех пор Ирт не приходил, а пить хотелось невыносимо.

Чага собрал с ребра всю слизь, до которой мог дотянуться, и заметил, что струны входа утратили прежнюю упругость, болтались как истончившиеся стебли мертвых растений. Это одновременно пугало и рождало мутную, не поддающуюся осознанию надежду. Чага неуверенно протянул руку и дотронулся до дряблых веревочек. Те всколыхнулись.

– Направление зет – на альфа тридцать семь – помоги товарищу, – прошептал он понятные только Тиму слова и двинулся наружу.

Вперед тянулся длинный переход: гладкие поверхности стен, прямые углы, плоскости высоких потолков – взгляд затягивало глубокой флюоресцирующей чернотой. Свет пробивался откуда-то снизу, то яркими, то блеклыми островками у самых стен. Некоторые огоньки света двигались, ползли друг к другу, как неповоротливые световые черепахи. А может, не друг к другу, а подальше от Чаги. Вокруг ничего фиолетового и тошнотворного, и набухшая в мозгу опухоль стала опадать, не давила изнутри на глаза и виски.

Ноги не подчинялись, подворачивались, колени дрожали от слабости. Он мог бы ползти, но руки казались еще слабее ног. Стена, о которую он оперся, казалось, струилась по руке мощным воздушным потоком, но не была им – Чага видел только черную гладь под изуродованной ладонью.

– Энергия, энергия, – пробормотал он слово из памяти.

Делал шаг за шагом, не понимая, куда и зачем.

Я могу потеряться, или меня съест фиолетовая утроба, или струны обмотаются вокруг шеи, и я буду кричать от страха… Тогда Хозяин придет, прорастет в меня, и мы полетим сквозь галактики и черные дыры к ослепительным, палящим сверхновым.

Чага споткнулся и всхлипнул, с края его губы стекала слюна.

Коды трансгалактических передач… я должен вспомнить… если вырастет палец…

Он навалился грязным голым телом на несущуюся куда-то мимо «энергию» черных стен и вдруг увидел распахнутый вход. Оторвался от стены, и ноги сами понесли к чему-то светлому и теплому за козырьком, нависающим над полукруглым входом. Проковылял внутрь и упал на четвереньки.

Здесь жили пузыри. Множество радужных пузырей плавало в желто-коричневом шестигранном бассейне. По стенам к ним тянулись хорошо знакомые Чаге ненавистные струны. Пузыри в студенистой жидкости двинулись навстречу ему, отдаляясь друг от друга, сбиваясь в группы и приобретая странную, смутно знакомую форму.

Несколько мгновений Чага не мог сообразить, что такое сложилось из пузырьков, – стоящее на четырех конечностях, с продолговатой головой и болтающимся между конечностями коротким отростком.

Когда он все-таки узнал себя, то ему стало смешно, в голове всплывали воспоминания о мальчике, бегающем между зеркалами и превращающемся, то в великана, то в карлика, то в квадратного уродца. Тот мальчик тоже смеялся, только смех у него был звонкий, и по щекам не текла влага. Это был он сам? Или Тим Граув?