Пышечка

– Нет, мэм. Просто с парковкой сегодня как-то напряженно, и я подумала: можно я оставлю машину у вас и сбегаю в аптеку?

Она отмахивается.

– Господи, да зачем вообще нужны эти знаки.

– Спасибо! – Я берусь за дверную ручку.

– Хочешь посмотреть?

– На что?

Она ухмыляется.

– На короны, ясное дело.

Казалось бы, ничего особенного, но украшенные фианитами короны охраняются строже, чем банк на соседней улице. Неважно, насколько я презираю этот конкурс, – от таких предложений не отказываются.

Донна запирает входную дверь, и я следом за ней прохожу в коридор за шторкой. Мы минуем пару комнат и заходим в крошечную кладовую, забитую коробками. Все коробки помечены названиями городов нашего штата, но прямо по центру стоят три с надписью «КЛОВЕР».

– Погодите, – говорю я, – а почему три?

Она загибает пальцы:

– Одна – оригинал. Иногда ее выставляют в ратуше. Вторая – та, что вручается победительнице. Третья – запасная, на случай если вторая пропадет.

Донна берет все три коробки и, разложив их на столе, открывает. Корона, которую получает Мисс Люпин, и дубликат почти одинаковые. Но вот оригинал… Он выглядит как драгоценная диковина из бабушкиной шкатулки. С годами искусственные бриллианты помутнели, а металл потускнел, но все равно в этой короне есть нечто величественное. Мне нравится, что она почти не блестит и не такая вычурная, как новенькие, но при всем при этом притягивает взгляд.

Донна замечает, как я разглядываю оригинал.

– Мне она тоже нравится больше всех.

На мгновение я понимаю ценность конкурса красоты, понимаю, почему мама посвятила ему полжизни и почему чуть ли не все девчонки в городе, глядя на звездное небо, мечтают о вечерних платьях и сиянии прожекторов.

– А вы их примеряете?

Щеки Донны слегка розовеют.

– Только между нами и только в этих четырех стенах – да, изредка. – Она с невероятной осторожностью достает из коробки оригинальную корону. – Вот, примерь сама.

– Вы уверены? – Зная, насколько я «везучая», я опасаюсь, что случайно ее сломаю.

Донна смотрит мне прямо в глаза.

– Неужели я похожа на женщину, которая в чем-то сомневается?

Я качаю головой, и Донна подводит меня к дверному зеркалу. Пока она водружает корону мне на голову, я стараюсь не дышать.

Я понимаю, что это просто-напросто декоративная бижутерия, что это не по-настоящему, – и все равно: тяжесть короны кажется мне грузом ответственности. Вот бы Люси, или Эллен, или даже мама видели меня сейчас – в красно-белой форме «Харпи» и с главной драгоценностью Кловера на макушке.

– Честно говоря, я даже не уверена, что твоя мать хоть раз ее примеряла. В общем, никому не рассказывай.

Я говорю «хорошо» одними глазами – кивать мне страшно.

– Но почему вы разрешили мне ее примерить?..

Донна пожимает плечами:

– Может, потому, что вовсе не обязательно выигрывать конкурс красоты, чтобы носить корону.

•

Я не буду целовать Бо Ларсона.

Я не буду думать о Бо Ларсоне.

Маркус позвонил и сказал, что берет больничный, будто почувствовал, какой неловкий вечерок нас ждет сегодня.

Эффект от сияющей короны развеялся: у нас ужасная запара. В конце концов Бо приходится покинуть свое кухонное убежище, чтобы помочь мне на кассе. Кажется, сегодня у него в лексиконе всего две фразы: «Здесь или с собой?» и «С вас [вставить сумму]».

Время от времени мы случайно соприкасаемся руками или задеваем друг друга в суете, и по жилам у меня каждый раз точно пробегает электрический разряд. Однако вскоре Бо начинает пререкаться с покупателем из-за соленых огурчиков, и Рон отправляет его обратно в кухню.

Вечером Рон отпускает нас пораньше. Он обещает приехать завтра до открытия и убрать все так, как того требует инструкция. В другой раз я бы возразила: мама учила меня, что истинная южанка никогда и никому не передоверит уборку, – но я слишком сильно хочу домой.

Я спешу поскорей собраться, чтобы уйти раньше Бо, но он тоже не медлит.

Придется искать другую работу.

И вот я уже тянусь к двери своей машины, чтобы отправиться домой, как вдруг…

– Уиллоудин.

Я оборачиваюсь.

Бо подлетает ко мне так быстро, будто я сама рванула ему навстречу. Наши носы соприкасаются, его губы замирают в миллиметре от моих. Умом я еще не успела осознать и переварить, что Бо здесь, в моем маленьком мирке, и переворачивает с ног на голову все, что, как мне казалось, я о себе знаю. Мое благоразумие. Моя гордость. Где они? Мне словно завязали глаза.

Я целую Бо Ларсона.

Я думаю о Бо Ларсоне.

Впервые в жизни я чувствую себя крошечной. Маленькой. Но не испуганной маленькой овечкой – наоборот. Это чувство – оно придает мне сил.

– Я хочу тебя поцеловать, – говорит он, и при каждом слове его губы касаются моих.

Словно онемев, я запускаю руки ему в волосы и притягиваю его к себе.

ДВА МЕСЯЦА СПУСТЯ

Двенадцать

Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до верхней полки, и чувствую, как фартук, развязавшись, соскальзывает на пол. Я верчу головой вправо, потом влево и, разумеется, замечаю Бо, который смотрит на меня и ухмыляется.

Он подмигивает мне.