Рабочее созвездие

Я вышел на площадь, или, как ее здесь называют, на майдан. На постаменте из тесаного гранита стояла скульптура — чугунный рабочий в фартуке. У правого плеча — винтовка с примкнутым штыком. А левой рукой он прижимал кузнечный молот, вернее — его длинное молотовище. Ударная головка покоилась у его крепких ботинок. Такие и сейчас я видел на заводе — из сыромяти, на клепках… Рабочий был молод, с непокрытой головой и в блузе, распахнутой у ворота. Возвышаясь над низкими крышами поселка, смотрел он вдаль на горы.

Стукнули где-то рядом тарелки буферов. Я оглянулся.

Возле многопутья узкоколеек — таких игрушечных — таскал платформы с ломом ладный крашеный дизелек, напоминавший ярмарочную матрешку. У будки стрелочника, аккуратно побеленной и полосатой, сидел на лавке старик, держа на руках топор, как ребенка. Он был выбрит, на голове — потертая кожаная восьмиклинка с кнопочкой.

— Вы, вероятно, местный? — спросил я обрадованно.

— А как же, тутошний, — ответил спокойно старик и, предлагая место рядом, подобрал полу демисезонного, не по жаре плаща.

— Вы не помните, случайно, какие машины раньше на заводе работали? — спросил я.

— Непременно помню: «Вольф» австрийская, немецкий «Клапан» и эта… «Виктория». Только чья она — не помню. Я при ней не состоял…

Старик принялся рассказывать, не спеша указуя перстом, как и откуда привозили на завод томленые в земляных насыпях — «кабанах» дрова, как заливали станины под иноземные машины и откуда добывали ломаный камень. В его рассказе городок, словно в перспективе, оживал, и я слышал голоса рабочих, идущих босиком на укладку диковинного бетона, изумлялся терпению, с каким ставили на болты по миллиметровым допускам первые генераторы, восхищался мужеством кочегаров, которые чистили колосники от изгари, обливая себя ледяной водой. Казалось, все это было вчера — вон в том желтом домике жили отчужденно и замкнуто инженерные чины, и каждое утро на крылечке под резным навесом им чистили синие мундиры, драили до блеска медные форменные пуговицы с орлами… А рядом, на конном дворе, запрягали в лакированные пролетки кормленных отборным ячменем конторских лошадей с лоснящимися крупами.

— Я ведь сызмальства в заводе робил. Сначала — в казачках, потом на руднике. Семья у нас была большая, а я старшой. Вот я и шарыкался, пока в восемнадцатом, когда все закрутилось, не подался со всеми в красные орлы, в первый горный полк. Пять лет с ружьем отробил — до Иркутска дошел, а опосля — снова здесь. Пятеро братьев у меня погибло, один я с мальцами остался ихними… В сорок втором под Волховом — тоже делов было…

Старик говорил буднично, как об обыкновенном деле, поглядывая на пути: не показался ли нужный ему порожняк. Большим пальцем он пробовал остроту лезвия топора, освободив его от чистой холстины, в которую был завернут. Потом, выбрав на земле чурку, стал ее медленно обстругивать.

— Двое нас на поселок-то таких осталось, в школе выступаем, коли просют. Теперяча ту войну мало кто ведает…

— Пионерам это интересно. Награды ваши, небось, как чудо, рассматривают…

— Каки награды… У меня и документов-то не осталось. Книжку партизанскую в тридцатом на пожаре обронил — леса горели, не до нее было… Баба ругалась — ей пенсию подавай геройскую… Газетка вот была: летось один тут приезжал, пропечатал про меня, да внук в школу утащил — и с концом… Да бог с ней, с газеткой…

— А теперь вы куда, с топором-то?

— На покос, кошенину грести. Вишь, парит как. Вывернулось два денька — метать пора, копешки ладить…

И так же ровно, не меняя интонации, старик принялся обсуждать с подошедшим сцепщиком, какая еланка сколь сена даст против прошлого года.

Я задумался, удивляясь бесхитростной простоте рассказа старика и тому, как, отслужив две войны, он даже не сохранил никаких свидетельств нелегких своих ратных дел.

— Скажите, а церковь на горе не при вас ли была закрыта? Там ведь такие памятники за оградой и роспись есть внутри?

— Церковь — это уже опосля. Пока старые-то попы служили, ладно все шло, тихо. А как молодой приехал — баб водить стал, пировать — тут народ ее и разорил, а попа выгнал. Пущай порожняя стоит — никому не мешает. Есть где козам от дождя укрыться…

Загудел свисток. Старик заторопился на поездок — ехать на еланку. Я поднялся тоже, пожелав ему доброго укосу…

Выйдя на майдан, к памятнику, и снова взглянув на молодого рабочего в фуражке и с винтовкой, я вдруг уловил… какое-то отдаленное сходство с недавним собеседником.

Великий документ стоял на площади. Не подвластный уже ни времени. Ни потерям.

Липовый остров

Царственно-медовый запах липы, кряжистые морщинистые стволы с наплывами, покрытые зеленоватой паутиной столетий, с юности дразнили мое воображение, звали из родных мест куда-то далеко — в Тарусу или Ясную Поляну, на Псковщину или Орловщину. Липа для меня была синонимом той природы, в лоне которой крепла могучая литература Толстого и Бунина, Тургенева и Аксакова…