Рабство и данничество у восточных славян

Тенденциозным и потому далеким от реальной жизни склавинов и антов представляется мнение, будто добываемые в военных походах богатства доставались преимущественно вождям и племенной знати. Византийские авторы ничего не говорят о подобном элитарном распределении имущества, захваченного варварами. Напротив, эти авторы свидетельствуют об обогащении всех, кто принимал участие в грабительских экспедициях. И совсем не обязательно полагать, что награбленные ценности становились индивидуальной собственностью. Они могли концентрироваться в руках вождей. Но следует помнить, что вождь в архаическом обществе – олицетворение коллектива, выражение его воли и жизненных потенций. Потому имущество вождя являлось общественным достоянием либо отчасти либо целиком.¹⁶² Богатства, находившиеся при нем, не являлись его безусловной собственностью, будучи в распоряжении всего коллектива (рода или племени). Они пополнились на протяжении длительного времени.

¹⁶³ В них состояло благоволение богов, удача, счастье и благополучие как отдельного индивида, так и объединения людей, будь то родовой или племенной союз.

В плане социально-экономическом значение богатства было, можно сказать, нулевым. Зато в социально-политическом отношении оно играло весьма существенную роль, поднимая престиж, усиливая власть и влияние отдельных лиц и коллективов.

Таким образом, стремление антов и склавинов к накоплению богатств обусловливалось не столько экономическими причинами, сколько потребностями религиозного, политического и военного свойства. А это означает, что многочисленные и массовые полоны, сопровождавшие походы славян и приносившие им огромные доходы, никакого отношения не имели к их хозяйственным и производственным нуждам. И тут мы опять, хотя и с другой стороны, приходим к мысли об отсутствии у славян VI-VII вв. социально-экономических условий для развития рабства. Поэтому в жизни склавинов и антов оно занимало достаточно скромное место. В славянском обществе той поры рабы, как мы уже отмечали, не составляли замкнутую социальную группу, а растворялись среди свободных, приобретая статус младших его членов. Столь радикальная адаптация облегчалась тем, что архаические сообщества строились в большей мере на основе возрастных групп, а не по принципу кровнородственных (физиологических) связей.¹⁶⁴

Отсюда понятно, что пленники-рабы у склавинов и антов находились скорее в положении неравноправны нежели зависимых. Очевидно, здесь сказывалась существующая «несбалансированность» прав и обязанностей между «чужаком» и «своими», причем «даже в тех случаях, когда пленника включали в семью на правах младшего члена. Такой "как бы родич", с одной стороны, не мог рассчитывать на ту меру поддержки и помощи со стороны группы, на какую имел право родич настоящий. С другой стороны, права группы на этого "как бы родича" были абсолютны и никакому ограничению не подвергались... в большинстве случаев сохранялось представление о рабе как о чужаке, пребывающем в маргинальном состоянии». Но это все же «не мешало во многих случаях полному или почти полному равенству между рабами и свободными в материальном положении».¹⁶⁵

Названная «несбалансированность» прав и обязанностей между пленником-рабом и группой, его адаптировавшей, являлась единственным показателем "рабского состояния" захваченного в плен чужака. В остальном отношения "приемыша" с коллективом строились в рамках традиций, существующих в родовом союзе, куда он входил в качестве младшего "сородича". Тем самым создавалось препятствие для формирования отгороженной, если можно так выразиться, от местного населения социальной категории, стянутой петлей рабства.

Еще меньше оснований говорить о выделении внутри славянского общества VI-VII вв. людей, потерявших личную свободу. Поэтому безуспешными нам кажутся попытки доказать, что в «родоплеменном обществе существовала тенденция "внутреннего" расслоения свободных на зависимых и господ уже в общеславянский период», что «прекращение связей с семейными или родовыми коллективами влекло за собой с развитием социальных отношений подчиненное общественное положение». С этих именно позиций рассматривается происхождение понятий *sir — «сирота», *cholpъ — «холоп», прослеживаются «истоки имущественной дифференциции» по материалам праславянской лексики: «оскудеть, скудный» от *skodъ, «нищий, неимущий» от *nistio, «убогий, бедный» от *nebogъ, *ubogъ как противоположное *bogъ — богатство. Далее утверждается, будто «подчинение детей и младших членов семьи и рода cтаршим полноправным членам семьи вело к тому, что в раннеклассовых славянских обществах название младщих членов семей стало обозначением зависимых или подчиненных свободных членов общества. В праславянском языке обозначением для подчиненных членов семьи или рода были: *dete, *orbe, *сеdо, сеljаdъ, *оtrokъ».¹⁶⁶