Ради мира на земле

— Проходите, пожалуйста. Правда, Афанасия Федоровича нет дома, но он вот-вот подойдет. Столярничает где-то, косяки к лету на колхозную стройку готовят.

Я знал, что Стенников — комбайнер. Дело свое любит, большой мастер. К нему тянется молодежь. Пятеро его сыновей тоже прошли школу возле отца, любят технику. Старшие двое механиками в совхозах работают, третий шоферит, еще двое — слесари. В общем, все с железом, все с техникой. И вдруг столярничает Стенников?..

Минут через двадцать скрипнула дверь, вошел хозяин. Высокий, сухощавый, лицо побуревшее от ветров, чуть с горбинкой нос, под серым ежиком бровей ясные, с искоркой глаза, и в них разлита душевная теплота. Неторопливо снял рукавицы, положил их на печь, повесил шапку и полушубок, подошел.

— Афанасий Федорович, — проговорил, сжимая в крупной и сильной ладони мою руку. — С Анной Гавриловной, наверное, уже познакомились. — Он кивнул в сторону хозяйки.

Забегая вперед скажу, что все годы, сколько знаю Стенниковых, никогда не слышал у них в семье грубого слова. В большой дружбе они вырастили и воспитали пять сынов и пять дочерей.

Разговор продолжили уже за столом, накрытым Анной Гавриловной.

— Значит, удивляетесь, что столярничаю? Обычное для нас, пожилых, дело. Этот дом, застрой весь — тоже от бревнышка до бревнышка вот ими срукоделил. — И он поднял над столом свои шершавые ладони. — Сам и окна окосячивал, рамы и двери мастерил.

Говорили мы долго и обо всем, потом я попросил Афанасия Федоровича рассказать о его боевых делах. Он задумался, махнул рукой.

— Как-то корреспондент один тоже приезжал, про эпизоды выспрашивал: сколько танков подбил, сколько фашистов укокошил, нет ли фронтового дневника у меня. Орденские книжки смотрел. Сожалел, что записей я на фронте не вел. Вижу, уехал недовольный. Вы, говорит, все о других говорите, а мне о вас написать велено. А что я о себе расскажу? Сколько фашистов уничтожили Так кто их там убитых на фронте считал? Особливо у нас, в артиллерии. И танки, я же их не один подбивал, — расчет. Зачем же я славу всех на себя брать стану? А дневников этих никто из нашего брата солдат-фронтовиков не писал. Выйдешь из боя, остался жив, ну и слава богу. Какой там дневник — письмо бы родным успеть написать, копоть с себя смыть, портянки состирнуть да высушить.

А. Ф. СТЕННИКОВ

Я спросил у Афанасия Федоровича его мнение о кинокартине «Огненная дуга».

— Примерно, так оно и было, как показано. Чего уж там! Страшно было, особливо поначалу. Танки прут и прут. Заряжать не успевали. И горит уж сколько их, а все равно прут. Ну и мы, зубы стиснув, уперлись. Попробуй — пройди!

Политрук у нас молоденький парнишка, фамилию его не успел запомнить: три дня с нами только-то и был. Пропустить фашистов, говорит, нам, товарищи, никак нельзя. Если они пройдут, дальше дорогу перекрыть некому. Женщин, детей сколько тогда порешат. От слов его злости стало больше, чем страху. А ощущение такое, что твой окоп, пушка твоя последняя на пути врага, а дальше незащищенная земля, твоя семья. И уже ничего не страшно. И в мыслях — только не отступить!

Выстояли мы, а политрука нашего больше нет, — там, на позиции, на веки вечные и остался. Молодой, а слово такое знал, скажет — умрешь, а не отступишь, и никаким танком тебя с позиции не сдвинуть.

Потом Афанасий Федорович говорил о лихом заряжающем комсомольце Шопине, как тот на реке Нарев, засев с пулеметом, один около часа сдерживал натиск батальона фашистской пехоты, так и не дав ему форсировать реку. Всю войну, с первого до последнего дня, Шопин был на фронте, десятки раз попадал в самые невероятные переделки, но смелость и находчивость постоянно выручали его. За всю войну он даже не был ранен.

Рассказал о мужестве дружков-белорусов Рубина, Ступчека и Панько, земляка Паши Михалева из села Ярового, который в 19 лет за подвиг в бою был удостоен высшей награды Родины — ордена Ленина.

Во всех историях, которые мне приходилось слышать от Стенникова, героями неизменно были те, кто шел в боях рядом с Афанасием Федоровичем. Ни разу он не выпятил себя, не подчеркнул свою роль командира. А мне все-таки хотелось услышать о его боевых делах, и я просил Афанасия Федоровича об этом. Он начинал говорить… и снова о своих боевых товарищах. А как-то заметил:

— На войне в одиночку героем быть почти невозможно, особливо у нас, в артиллерии. Только с товарищами ты силен, ты боец и герой. А рассказывать о себе, о своем поведении в бою трудно, потому как все это пережито нутром. Как же было на самом деле — оценить могут только те, кто был рядом. Я себя не видал в бою. Подвернутся при случае однополчане — спросите.