Радикальный ислам. Взгляд из Индии и России

А сейчас вернемся к хронологии «исламистской экспансии».

В марте 1997 года на «круглом столе» в Госдуме РФ было впервые озвучено, что Россия – это православно-исламское государство.

Существует многовековая традиция, не прервавшаяся даже в советский «атеистический» период. В соответствии с этой традицией, Россия, в которой большинство населения составляют русские, воспринималась как государство православное. А потому сам факт публичного признания того, что Россия – это православно-исламское государство, Гейдар Джемаль сравнил с «тектоническими подвижками»: «Более глубокое соприкосновение с исламским миром в ходе вооруженной конфронтации с афганцами, таджиками, чеченцами привело к подспудным переменам в основах российского самосознания, к своего рода тектоническим подвижкам целых пластов "коллективной души"…»²⁷

Рассмотрения вопроса о признании России православно-исламским государством добивались не «российские мусульмане вообще», а конкретное лицо – дагестанец Надир Хачилаев, лидер Союза мусульман России. Сразу же после «победоносного» «круглого стола» Хачилаев отправился в Пакистан на сессию «Организации исламская конференция» в качестве представителя миллионов мусульман России.

Важно отметить, что в это время на Северном Кавказе разгорался конфликт традиционалистов («тарикатистов») и фундаменталистов («ваххабитов»). С особой силой конфликт развивался именно в Дагестане.

Религиозное содержание конфликта между «мягким» исламом тарикатистов и «жестким» исламом ваххабитов сводилось к следующему. Ваххабиты, настаивая на «возвращении к изначальной чистоте веры», атаковали тарикатистский тип ислама – совмещение религиозной веры с почитанием духовного лидера рода как истинного носителя веры, передающего духовное знание по наследству. Тари-катисты усмотрели в ваххабитской атаке покушение на древние кавказские родовые традиции.

При этом было очевидно, что данный конфликт имеет отнюдь не только религиозное содержание. «Незапятнанность духовных лидеров зарубежной диаспоры» (то есть ваххабитов) слишком откровенно противопоставлялась «оппортунизму опорочивших себя общением с советской и вообще с российской властью северокавказских шейхов» (тарикатистов).

В апреле 1997 года, когда между фундаменталистами и традиционалистами начались первые вооруженные столкновения, Хачилаев активно участвовал в процессе примирения. Однако его позицию никак нельзя было назвать «нейтральной». Призывая к прекращению «спора ваххабитов и тарикатистов, который губит все стороны», Хачилаев одновременно заявлял: «Секта жрецов (то есть «местный» ислам – тарикатисты) должна уйти, уступая дорогу подлинному и просвещенному исламу!»²⁸

Схема, задействованная при развале СССР, – привнесенный извне «жесткий» ислам, играющий в связке с «имитационно мягким» исламом против подлинно «мягкого» местного ислама, – работает, как мы видим, и в постсоветское время. Позиция Хачилаева была именно «имитационно мягкой».

В июне 1997 года Хачилаев был приглашен в Судан. Здесь в качестве главы российской мусульманской делегации он встретился с Хасаном ат-Тураби – лидером «Исламского интернационала». Во время встречи была подчеркнута необходимость единения мировой исламской уммы. (Отметим, что в 1998 году Гейдар Дже-маль, который, как мы помним, тоже имел контакты с ат-Тураби, стал советником и помощником Надира Хачилаева).

Визит Хачилаева к ат-Тураби стал слишком недвусмысленным указанием на религиозно-политические предпочтения Хачилаева. И позволил выявить, что в марте 1997 года вопрос о признании формулы «Россия – православно-исламское государство» поднимал вовсе не традиционный российский «старый» ислам, имеющий многолетний опыт мирного сосуществования с российско-православным населением. На этой формуле (подразумевающей гораздо более весомую социально-политическую и социокультурную роль ислама в жизни России) настаивал «новый» ислам. Задача состояла в том, чтобы оттеснить «старый» ислам, отменить его «мирный договор с Россией» и заключить «новый договор» – на новых условиях.