Радио Мартын

И они скрываются в темноте коридора, вползают в комнату, где, думаю, я никогда не бывал, но был в детстве.

– Погнали, чо, – сказал Пых.

Я взял ободранный желтый чемодан, побросал туда всякие мелочи, какую-то ерунду. Кулек с оставшимися письмами, перевязанными бечевкой. «Жил здесь всю жизнь, и вот все, что нажил», – подумал я и взял на руки зайца.

3.106

Я взял зайца на руки. Того, кого все считали кроликом и кого Меркуцио порывался зажарить во дворе «Пропилей». Того, кто всегда был со мной – белыми нитями в комнате, белой шерстью на моей одежде.

Мы выходим с ним во двор, полный снега. Снова, как в первую встречу, он грызет ствол яблони. Снова я думаю, откуда он взялся здесь, в этом асфальтированном мире. И как только я спрашиваю его об этом полушепотом, мой заяц-беляк отрывается от яблоневого дерева. Он глядит на меня. Я машу ему – беги, беги.

Он сперва не понял, но весь обратился в слух. Глянул снова и превратился в звук. Обернулся воротником тени сухой яблони и в мгновение – быстрее взмаха твоей ресницы – заяц-беляк, существо белого цвета, белее белого снега, белее белого цвета, 70 сантиметров длиной, с округлым хвостом и ступнями, покрытыми щеточкой волос, белых, как белый снег, сделал резкое движение вправо и скрылся, оставив маленький след на снегу, полном крошек от коры яблоневого дерева.

Ты сказала, что, быть может, заяц-беляк вырыл нору где-то поблизости, они же любят и умеют это – рыть норы. Наука говорит: они могут целый день проводить в норах. Но я-то знаю, что так ты просто успокаиваешь меня.

Быстрая сметка – куда? В Уэльс, на остров Хоккайдо? А может быть, все-таки вздвойка? Попадешь в свой маленький след?

Я бросил бычок в снег. Взял чемодан. Отряхнул белые ниточки.

Сел в машину.

Я могу еще спрятаться: могу пригодиться, как сказал Глеб Егорыч. У меня есть шанс – «послужить своему государству», «лечь в избе в Тверской области». Я вовсе не должен делать то, что могу делать, у меня есть возможность.

Пых мрачно курил, он молчал. Из окна машины дул ветер. Но мне стало тепло, как от августовской воды: я услышал волны Мии, поклон океана.

Так Пых отвез меня на Гоголевский, а не в Тверь или на службу государству. Я сказал – отвези меня на Гоголевский. Он почти не спорил. Я вышел на бывшем бульваре и попрощался с ним.

3.107

Дверь была опечатана: бечевка, сургуч, родственник сургуча, знакомого мне по старым письмам. Почти музейную картину портили ленты российского триколора, перекрывшие дверной проем крестом. Этот крест был похож на шрам на ладони моего отца или на двери Али-Бабы. Я влез в проем, прошептав «сим-сим», не задев ленты, с наслаждением сломал сургуч и зубами разгрыз бечевку – это все, что держало дверь, она болталась на петлях. Я вошел внутрь. На меня упал легкий дым: в глубине квартиры что-то тлело. Но теперь здесь не было ни опрокинутых шкафов, ни порубленных деревьев, ни кассетной пленки, в которой путались ноги.

Этот бывший изумрудный овраг превратился в опенспейс, расчерченный на клетки, как в фильме «Догвилль». Мелом прорисованы очертания прежнего ландшафта комнаты. Внутрь этих нежилых линий свалены мертвые предметы: порубленные шнуры, экраны, приемники и прочее, и прочее, и прочее. Посреди всего этого – так и не разобранный круглый стол: засохший круассан, чайник… То ли оставили как вещдоки, то ли отложили полную зачистку, плюнув на ненужный хлам.

Из разбитого окна-стены шел ветер и колючая манная каша. Ветер определял звук квартиры. И еще – радиоточка. «Россия всегда», на разные лады повторяющая одну и ту же новость: «Группа экстремистов схвачена на своей базе. Логово вычислили оперативники благодаря эффективной следственной работе. Содействие оказал гражданский, сотрудник “России всегда”. Народ и правительство идут рука об руку против затаившихся нацистов. Фашистское пиратское радио уничтожено. Задержанные подвергаются следственным действиям. В здании логова будет организован уголок славы и дом матери и ребенка».

3.108

«Кто ты, кто ты, Мартын?» – спрашивал меня Баобаб. Я тот, из-за которого проткнули тебя, Баобаб, из-за которого убьют Клотильду, Ана и Бобэоби. И Мию тоже? Я тот, кто уничтожил «Радио NN». Тот, кто хотел быть Ричардом Львиное Сердце, но стоит с ноющими коленями и висками, куда чаще били, в луже от ноябрьского града на месте убитого мира. Мира «заговора чувств», в который мы вываливаемся из съеденных молью шкафов в поля шаровидной костянки, в котором мысли сдвигают горы. Я единственный участник заговора, оставшийся на свободе.

3.109

На столе – тарелка с засохшим круассаном и фарфоровый чайник, исполосованный посеребренными трещинами. Кинцуги. Я аккуратно развязал содержимое узелка, который дала Тамара. На ладони лежали синевато-зеленые листья с огненно-красными краями. Я открыл чайник: в нем плавали такие же листья и другие травы. «Ни о чем не тревожься. Боб и изумруд. Пей мой чайник. Встретимся в Латгалии».