Радости моего детства

Старый дребезжащий автобус везёт нас по пыльной дороге, и мы с братом восхищённо смотрим в окно, впитывая в себя эти новые виды. Хоть виды-то совсем и не интересны: поле и где-то там вдалеке – лес. Брат сидит у самого окна, с ногами забравшись на потёртое кожзамовое сиденье, а я сижу на краешке того же сиденья рядом с ним. Наши лбы упёрлись в стекло, на котором, если сфокусировать зрение, видны серые следы от дождевых капель, пробивших себе извилистый путь на пыльном окне. Значит, дождь был, может быть, вчера, автобус высох, а следы от капель остались – и на этом окне можно целую карту нарисовать. Но нам оно не интересно, нам интересно то, что за ним.

Наконец мы встречаем идущую прямо через поле – и в одну, и в другую сторону от дороги – полосу сосен.

– А это что? – спрашиваю я у папы.

– Сосны.

– А зачем они тут? Их так посадили? Они же не сами так выросли?

– А это граница между Вологодской областью и Ярославской. Они отмечают границу.

– Границу… – задумываюсь я. – А где тогда пограничники?

Папа смеётся:

– Пограничники – это когда граница между странами.

– Чтобы враги не напали? – уточняю я.

– Да.

– Как с немцами, да, тогда война была, помнишь? – спрашиваю я.

– Ты-то что помнишь? – улыбается он, треплет своей шершавой рукой мои волосы. И мы едем дальше, любуясь полями в закате.

– Смотри, смотри! – чуть не подпрыгивает на сиденье брат, показывая мне идущих коров.

Я и сам их увидел уже раньше и тоже смотрю не отрываясь. У нас в поселке нет коров. Лошадь – да, можно встретить, на лошади какой-то старик привозит по утрам молоко в ларёк около нашего дома. А коров нет. И такие они интересные, задумчивые, как будто немного уставшие, но совершенно спокойные.

– Они без рогов, – замечает брат.

– Потому что быки с рогами, а коровы без рогов, – отвечаю я.

Папа молчит, не исправляет меня: значит, я всё правильно сказал.

Коровы наконец скрываются из вида, но брат снова обращается ко мне:

– Смотри, смотри! – И показывает рукой куда-то вперёд.

Я смотрю и вижу какое-то высокое – особенно на фоне бесконечных полей и редких кус тов – здание, всё устремлённое ввысь.

– Папа, что это? – спрашиваю я.

– Это церковь, – отвечает он. – За шесть километров до Кукобоя видна.

– Это она за шесть километров отсюда? И мы видим через шесть километров? – удивляюсь я.

– Нет, – улыбается он, – ближе уже, вы просто поздно заметили.

Да, она ближе, высокая, очень большая и, наверное, очень старая – даже деревья начали расти из её нескольких зелёных крыш. Но красивая.

– Тут тебя крестили, – сообщил папа.

– Крестили? – переспрашиваю я и задумываюсь, потому что не знаю, что это значит.

«Я тут был, оказывается, – думаю я. – Как это так? Я это всё впервые вижу, а получается, что тут уже был… Значит, я не еду туда, я туда возвращаюсь – и в том числе к этому большому, красивому зданию, где меня когда-то крестили».

Вот и сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что всю жизнь возвращаюсь куда-то. И никак не могу вернуться.

Лилия Тырса

Мимолётности сибирского детства

Детство запомнилось мне частыми сборами в дорогу и переездами: отца, опытного газетчика и полиграфиста, начальство бросало налаживать работу то одной, то другой районной редакции и типографии по причине послевоенной нехватки профессиональных кадров.

Обычно мы перебирались на новое место жительства летом в разгар речной навигации. Мне нравилось путешествовать на пароходе: колёсный, шлёпает лопастями по воде, ревёт, пуская пар, вот только труба коптит нещадно. Подолгу гуляя по палубам против движения парохода, я представляла, что мы плывём обратно и вот-вот вернёмся в знакомые края.

Вот так и я сейчас поворачиваю память вспять, вороша прошлое и возвращаясь к мимолётностям сибирского детства…

Колыбель моя – старинное сибирское село Колывань на берегу реки Чаус. Память удержала терпкий запах полыни и горький вкус молока коровы, на выпасах отведавшей серебристо-серого растения.

Лето. Зной. Взрослые на покосе. Детвора отправилась покупать морс в ларёк кооперации. Брат взял и меня, хотя ребятишки возражали, мол, слишком мала, чтобы выдержать долгую ходьбу, будет уросить[1]. Однако брат убедил друзей, что меня нельзя оставлять дома одну: мало ли что может случиться. По дороге огольцы затеяли спор, у кого стеклянная тара крепче, и стали проверять её на прочность, устроив бой на бутылках. Про меня забыли, я отстала от компании, заплутала в зарослях высоченной полыни и, уморившись, уснула…

Вечером в селе начался переполох: малышка пропала! Жители, вооружившись фонарями «летучая мышь», взяли с собой виновников происшествия, дабы те показывали, какими тропами шли к ларьку за морсом. Когда в пыли блеснули осколки бутылки, братец обрадовался: сестрёнка должна быть где-то рядом. И действительно, «пропажа» безмятежно спала в канавке под кус том полыни. Был ли куплен морс и чья бутыль пострадала, мне по сей день неведомо.

Осенью 1947 года в доме, где проживала наша семья, стала твориться самая настоящая чертовщина. Свидетелями того непостижимого явления были и мы с братом.