Радости моего детства

Если хватало сил, то могли сходить на реку, но чаще пили чай на крыльце домика и любовались закатом. Бабушка любила петь, а мне очень нравилось слушать её красивые старинные песни на украинском языке: отголоски трудной, но счастливой молодости. Я кладу свою голову ей на колени, она обнимает её натруженными тёплыми руками и тихо и нежно поёт, устремив задумчивый взгляд на красивый вечерний закат. Она знала много замечательных песен, я мог их слушать часами, хотя понимал далеко не все слова, но смысл песен улавливал. После мы шли в домик и засыпали на матрасах с целебными травами. А наутро нас ждал новый трудовой день.

Незадолго до того, как я вырос и уехал учиться в другой город, на даче меня стал замещать мой младший брат Антошка. Вот они с бабушкой были самыми заядлыми дачниками на свете, пропадали там целыми неделями. До сих пор в родительском доме на видном месте красуется фотография брата, сделанная бабушкой на даче: он на фоне облаков в соломенной шляпке стеснительно прячет улыбку, маленький и счастливый. Приятные, греющие душу светлые воспоминания. Жаль, что всё это в прошлом… Вдруг меня осенило, и я осознал простую истину: пусть не стало моей любимой и родной бабушки, но ведь её дело живёт до сих пор! Её рассада взошла, дала свои плоды. Лаской, теплотой и заботой баба Зина взрастила в своих детях и внуках доброту и особое отношение к жизни. Пройдя безотцовщину и голод на Украине, ужасы Великой Отечественной войны, трудности послевоенного времени, годы тяжёлого труда на казахстанской целине, в Прибайкалье и на Севере, она сумела сохранить и пронести через всю жизнь тепло души, которым согревала сердца родных и близких. Спасибо тебе, бабуля! Я всегда буду помнить тебя и вспоминаю твои песни. Настанет время, и я куплю дачу, буду взращивать свои саженцы. По твоим заветам.

Наталья Колмогорова

Баба Вася, сундук и Шельма

Большой сундук, что стоит за печкой-голландкой, каким-то странным образом перекочевал из сказки про Кощея Бессмертного в избу к бабе Васе. На самом деле бабушку зовут Василиса Петровна, но Таська с Олькой (две любимые бабкины внучки) называют её так же, как и остальные, – бабой Васей.

Таська с Олькой давно бы открыли сундук, да бабка бдит: ключ, подвешенный на замусоленный шнурок, висит на гвоздике в серванте, в самом верху. И что там, в сундуке, неизвестно, но очень хочется узнать!

– Таська, Олька, даже думать не могите! – Бабка грозит внучкам длинным, пожелтевшим то ли от времени, то ли от солнца пальцем в такт ходикам с гирьками. Получается что-то вроде: «Тась-ка, тик-так, Оль-ка, тик-так, не-мо-ги-те!»

Да, бабка бдит…

Скоро бабка уйдёт на вечернюю дойку, Олька позовёт сестру Таисию, или, проще говоря, Таську, они придвинут тяжёлый табурет к серванту и достанут, наконец, заветный ключ. А уж там, в сундуке, богатства – видимо-невидимо! Может, леденцы, может, петушки на палочке, а может, серебро да злато, как в сказке.

Олька старше Таськи, и это даёт ей явные преимущества перед сестрой: Олька первая измеряет глубину лужи, первая переходит вброд стремительную речку и первой взлетает на забор, опасаясь гусиного клюва. Сначала Олька специально дразнит гусака, а потом, сидя, словно воробей на заборе, кричит оттуда сестрёнке: «Беги!»

…Олька, встав на цыпочки, дотянулась до вожделенного ключа. Озираясь по сторонам, вставила его в замочную скважину и дважды повернула. Ключ скрипнул по-стариковски, дужка замка щёлкнула, и Олька уверенно откинула железную навесную щеколду.

Приподняв тяжёлую крышку, сёстры переглянулись и, не мешкая, принялись изучать содержимое. Так… Ничего интересного… Ни сокровищ тебе, ни золотого Кощеевого яйца.

Отрезы новых тканей, пачка денег, перетянутых резинкой, небольшая красивая икона, пожелтевшие фотографии… Ни конфеток в железной коробочке, которые бабушка почему-то называет «монпасье», ни злата-серебра, ни петушков на палочке.

Олька вдруг по-мышиному пискнула и замерла, уставившись круглыми от ужаса глазами на неизвестный объект за Таськиной спиной. Таисия повернулась…

Баба Вася, прислонившись к дверному косяку и скрестив на груди руки, смотрела на Таську с Олькой с какой-то странной задумчивостью и даже с грустью.

– Нашли чаво искали? – равнодушно спросила баба Василиса.

– Ба, мы сейчас всё на место положим… Мы боле так не будем! – В боевом Олькином голосе на этот раз послышались жалобные нотки.

Бабка и ухом не повела…

– Таисия, подай-ка мне вон ту кумачовую тряпицу.

Девочка повиновалась.

Бабка развернула свёрнутую конвертиком ткань.

– Скока ж можно нехристями ходить? – будто сама себе задала бабка вопрос. – Гляньте, голубы мои, крестики вам в храме сама выбрала. Завтра воскресенье, в соседнее село в храм поедем – крестить вас, окаянных.

– Ба, а коли мамка заругает?

– А мы мамке вашей не скажем, – хитро улыбнулась баба Вася.

Олька наморщила чуть вздёрнутый, с широкими ноздрями, загорелый нос: