Радуга тяготения

На вершине всей конструкции – Schutzhäftlingsführer Бликеро. Имя пробралось аж в эту восточную даль, будто само играло за своего носителя ретираду, за последнюю линию обороны на Люнебургской пустоши. Он – наикошмарнейший призрак Зоны. Он злокачествен, им пропитались растягивающиеся летние ночи. Словно червивый корнеплод, меняется он, тянется к зиме, белея, к лености и гладу. Кого еще могли 175-е избрать верховнейшим своим притеснителем? Власть его абсолютна. И напрасно вы считаете, будто на самом деле не выжидает он у разбомбленного и заржавленного нефтеперегонного завода, под извивами лестничных пролетов, за цистернами и башнями, не ждет первого рассветного гонца в карминной юбке с вестями о том, как прошла ночь. Ночь – дражайший его интерес, посему следует ему доложить.

Это фантомное командование СС строится не на том, что́ узники знали в Доре, – скорее на том, каким они представляли себе Ракетную структуру в «Миттельверке» по соседству. А4 тоже по-своему скрывалась за неприступной стеной, что отделяла подлинные боль и ужас от призванного избавителя. Присутствие Вайссманна/Бликеро, коробясь и трепеща, преодолело стену, проникло в зловонные бараки, устремляясь к чужой форме, подобно словам, ищущим дорогу сквозь грезы. Услышанного 175-ми от подлинных эсэсовских охранников хватило, чтоб Вайссманна возвысили на месте, – те, его собственная братская элита, не знали, что́ задумал этот человек. Когда в пределах слышимости появлялись узники, охрана переставала шептаться. Но эхом отдавался их страх – не перед Вайссманном лично, а перед временем самим, столь отчаянным, что он мог теперь по-хозяйски перемещаться по «Миттельверке»; временем, даровавшим ему власть – не такую, как в Аушвице или Бухенвальде, власть, что им самим не снести…

Сейчас при имени Бликеро очко у Танатца чуть сжимается. Нет, он вовсе не думает, будто имя сюда, например, подбросили. Паранойя для Танатца – не основная проблема. Его лишь беспокоит, что ему вообще про это напомнили – напомнили, что с того полудня на Пустоши, когда запустили 00000, ни словечка не доходило до него о статусе Бликеро: жив ли, мертв, у власти ли, в бегах. Танатц и сам не знает, что предпочтительней. Пока плыл «Анубис», можно было не выбирать: воспоминание могло забыться так далеко позади, что однажды «реальность» потеряла бы значение. Конечно, это было. Конечно, этого не было.

– Нам кажется, он где-то есть, – сообщает Танатцу представитель городка, – жив и в бегах. Мы время от времени кое-что слышим – и это вполне похоже на Бликеро. Вот мы и ждем. Он нас отыщет. У него тут уже есть готовая опора.

– А если он тут не останется? – из чистой пакости. – Что, если посмеется над вами и пойдет дальше?

– Тогда я не могу объяснить, – собеседник отступает, пятится обратно в дождь, – это вопрос веры.

Танатца, поклявшегося никогда больше не искать Бликеро, после 00000-то, плашмя лупит клинок ужаса.

– Кто ж ваш гонец? – вскрикивает он.

– Сами идите, – процеженный шепот.

– Куда?

– На нефтезавод.

– Но у меня сообщение для…

– Сами и несите…

Белый «Анубис», отчалил к спасению. А здесь, в кильватере – недоходяги, плещутся и тонут, вязнут в трясине и волочатся пешком, бедные пассажиры на закате, сбившиеся с пути, спотыкаются об друг-дружьи обломки, объедки, унылый мусор воспоминаний – больше ничего им не осталось, – ворочаются, мешаются, вздымаются, опадают. Люди за бортом – и наши общие черепки…

Танатц остается трястись и яриться под упрочившимся дождем, под аркадой из песчаника. Мне полагалось плыть дальше, хочется заорать ему – вот он и орет.

– Мне не полагалось оставаться с вами, отбросами… – Где тот апелляционный суд, что выслушает его печальную повесть? – У меня палуба из-под ног ушла!

Какой-то кашевар поскользнулся в луже элитарной блевотины и расплескал целую гальванизированную канистру взбитой желто-куриной тошноты по всему правому борту прогулочной палубы, Танатц не заметил – искал Маргериту… Какая жалость, les jeux sont faits, никто не слушает, и «Анубис» ушел. Уж лучше тут, с плавучим мусором, Танатц, и не угадаешь, какой солнечник из-под воды засветит, оберста Энциана спроси, он знает (средь пустошей Мира есть ключ… и его не найти на борту белого «Анубиса», ибо все ценное там майнают за борт).