Радуга тяготения

Задачи таковы. Осуществлять переброску по рельсам, которые могут внезапно оборваться на речном берегу или на обугленной сортировочной горке, по дорогам, чьи даже немощеные дублеры ныне патрулируются русскими, британскими и американскими войсками, – оккупация ужесточается, страх зимы отбеливает солдат до формальности, загоняет в тиски «Смирно», на которые они летом плевали, они строже блюдут букву теперь, когда деревья и кусты уже меняют окрас, фиолет замутняет вересковые мили, а ночи приходят поспешнее. Мокнуть под дождями младой Девы: дети, увязавшиеся в переселение вопреки всем приказам, кашляют и температурят, хлюпают носами по ночам, тоненько хрипят внутри огромных гимнастерок. Заваривать им чай из фенхеля, буквицы, калины, подсолнуха, листьев мальвы – надыбать сульфаниламидов и пенициллина. Не пылить, когда к полудню под солнцем вновь высыхают дороги и канавы. Спать в полях. Прятать ракетные отсеки в стогах, за единственной стеной выпотрошенного депо, меж плакучих ив над реками. Рассеиваться при малейшей тревоге, а нередко и просто так, заради муштры – сетью ниспадать из Гарца, вверх по оврагам, спать в сухих остекленных пространствах заброшенных курортов (официальная боль, официальная смерть всю ночь смотрит фарфоровыми глазами статуй), на ночь окапывать стоянку, чуя сосновую хвою, раздавленную сапогами и саперными лопатами… Неотступно верить, что на сей раз это не переселение, не борьба, но поистине Судьба, 00001 смазанным затвором проскальзывает в ствольную коробку железнодорожной системы, подготовленной для нее весной, дорога лишь якобы в руинах, она тщательно вылеплена Войной, особыми техниками бомбардировок, дабы принять самую некаверзную из техник, Ракету – Ракету, сию самую страшную потенциальную бомбардировку…

00001 перемещается разобранной, отсеками – боевая часть, наведение, баки с горючим и окислителем, хвостовой отсек… Если все они доберутся до пусковой площадки, собирать придется прямо там.

– Покажи мне общество, что никогда не утверждало: «Я создано промеж людей, – Кристиан шагает бок о бок с Энцианом в полях над стоянкой, – дабы защитить всякого из вас от жестокости, дать вам кров в час беды», – но, Энциан, где тут защита? что защитит нас от этого? – рукой обмахнув желто-серую камуфляжную сетку в раздоле, которую оба они, на единственное это странствие наделенные рентгеновским взором, проницают взглядом…

Энциан и его молодой спутник как-то пристрастились к этим долгим прогулкам. Оба – без малейшего умысла. Вот так и свершается преемственность? Обоих грызут подозрения. Но неловких пауз больше нет. Нет соперничества.

– Она приносит Откровение. Доказывает, что никакое общество не умеет защитить и никогда не умело – все это глупости, бумажные заслоны… – Он должен поделиться с Кристианом всем, что знает, всем, что подозревает или ему пригрезилось. Не утверждая, что все это истина. Однако ничего не оставляя для себя. У него нет ничего своего – нечего оставлять. – Они нам лгали. Они не в силах уберечь нас от умирания, и потому лгут нам о смерти. Всеобщая система лжи. Чем Они одаривали нас в обмен на доверие, на любовь – Они ведь прямо так и говорили, «любовь», – которой мы якобы Им обязаны? Могут Они уберечь нас хотя бы от простуды? от вшей, от одиночества? хоть от чего-нибудь? До Ракеты мы верили, потому что хотели верить. Но Ракета способна с небес пронзить любую точку. Укрыться негде. Верить Им больше нельзя. Если мы еще в здравом уме и любим истину.

– Мы в здравом, – кивает Кристиан. – Мы любим. – И не смотрит на Энциана, не ищет подтверждения.

– Да.

– Значит… в отсутствие веры…

Как-то дождливой ночью их laager

[393] ночует на опустевшей исследовательской станции, где немцы под конец Войны конструировали звуковое зеркало смерти. По равнине в шахматном порядке разбрелись высокие бетонные параболоиды, белые и монолитные. Задумывалось производить перед параболоидом взрыв – ровно в точке фокуса. Бетонное зеркало отбрасывает идеальную ударную волну, и та сметает все на своем пути. В целях эксперимента здесь рвали тысячи морских свинок, собак и коров – показатели графика смертности громоздились кипами. Барахло, как выяснилось. Эффективно только на коротких дистанциях, и очень быстро оказываешься в точке спада, где взрывчатки требуется столько, что проще взорвать ее как-нибудь иначе. Туман, ветер, еле видимые неровности или преграды на местности, любые неидеальные условия искривляют смертоносную форму ударной волны. Однако Энциан провидит войну, где найдется место этому зеркалу:

– …пустыня. Заманить неприятеля в пустыню. В Калахари. Подождать, когда стихнет ветер.

– Кому охота сражаться за пустыню? – интересуется Катье. На ней зеленый дождевик, который, пожалуй, велик даже Энциану.

– В, – Кристиан сидит на корточках, снизу вверх глядя на бледную кривую отражателя, под которым они сгрудились, прячась от дождя, передавая сигарету по кругу, на минуту отделившись от остальных переселенцев, – не «за» пустыню. Он говорит – «в».