Радуга тяготения

Если уточнять Тексты, едва они произнесены, меньше хлопот впоследствии.

– Спасибо, – грит оберст Энциан.

В сотне метров, съежившись в другом белом параболоиде, за ними наблюдает толстый мальчишка в серой куртке танкиста. Из кармана куртки выглядывают два мохнатых блестящих глазика. Перед нами толстый Людвиг и его беглый лемминг Урсула: он все-таки ее отыскал – наконец-то, вопреки всему. Неделю они дрейфовали обок с переселенцами, едва-едва за пределами зрения, день за днем шагая с африканцами… меж деревьев на вершинах эскарпов, на краю костров по ночам Людвиг маячил, наблюдал… собирал улики или члены уравнения… мальчик и его лемминг осматривают Зону. Видит он главным образом кучу жвачки и кучу инородных хуев. А как еще выжить нынче в Зоне самостоятельному мальчонке? Урсула спасена. Людвигу досталась судьба хуже смерти, и он считает, что жить можно. Не все лемминги, значит, прыгают с обрывов и не все дети защищены от уютного греха наживы. Ждать от Зоны большего – или меньшего – значит выступать против условий Творения.

Двигаясь во главе своей паствы, Энциан имеет обыкновение грезить, болтает шофер или молчит. В ночи, когда не горят фары, туману хватает жесткости падать или взметаться порою влажным шелковым шарфом в лицо, одна температура, одна темнота внутри и снаружи, и в таком равновесии Энциан дрейфует на грани пробужденья, руки-ноги задраны по-жучьи, упираются в упругое стекло поверхностного натяжения меж сном и явью, влипают в него, обласканные грезами ладони и стопы обретают гиперчувствительность, славная, домашняя такая, лишенная горизонтали дрема. Капот обвязан старыми матрасами – они заглушают мотор угнанного грузовика. Заяц Зигфрид за рулем подозрительно косится на термометр. Зигфрида зовут «Заяц», потому что он вечно искажает послания, как в старой сказке гереро. Так умирают культы.

На дорогу выскальзывает фигура, медленно кружит свет фонаря. Энциан отщелкивает слюдяное окошко, склоняется в густую дымку и окликает:

– Быстрее скорости света. – Фигура машет – мол, проезжайте. Но на последнем краю Энцианова взгляда через плечо, в свете фонарика дождь липнет к черному лицу большими жирными каплями, липнет, как вода к черному гриму, а не к коже гереро… – Сможем тут развернуться? – Обочины коварны, и оба это знают. Позади, где лагерь, линия пологих низин заливается вспышкой абрикосового света.

– Ч-черт. – Заяц Зигфрид сдает назад и со скрипом медленно пятится, ждет приказов Энциана. Может, этот, с фонариком – одинокий дозорный, может, сосредоточений неприятеля нет на многие мили вокруг. Но…

– Вон там. – Распростертое тело у дороги. Мечислав Омузире, тяжелое ранение в голову. – Давай, тащи его сюда.

Грузовик урчит вхолостую; они загружают Омузире в кузов и накрывают плащ-палаткой. Нет времени выяснять, насколько дело серьезно. Чернолицый часовой исчез без следа. С той стороны, куда они пятятся, слышен древесный треск оружейного огня.

– Мы что, задом туда поедем?

– А ты минометы слыхал?

– После того? Нет.

– Наверное, Андреас его срезал.

– Ой, да они-то выкарабкаются, Нгарореру. Я за нас беспокоюсь.

Орутьене погиб. Окандио, Экори, Омузире ранены, Экори – смертельно. Атаковали белые.

– Сколько?

– Где-то дюжина.

– Стоянку по периметру мы не защитим… – сине-белый фонарик капает на дрожащую карту эллипсом, параболой, – до самого Брауншвейга. Если он еще на месте. – Дождь громко плещет на карту.

– Где железная дорога? – встревает Кристиан. Андреас смотрит на него с интересом. Это взаимно. Тут у нас в последнее время интереса пруд пруди. Железная дорога милях в 6–7 к северо-западу.

Люди подходят и вываливают пожитки возле автопоезда с Ракетой. Рубят молодые деревца – удары топоров громки и разносятся далеко… строят каркас; тюки с одеждой, горшки и котелки напихиваются тут и там под длинный брезент между колец из согнутых деревцов – будут изображать ракетные детали. Андреас кричит:

– Всем подсадным собраться у полевой кухни, – и шарит по карманам, ища свой список.

Отвлекающий караван направится к северу, особо не меняя курса, – а остальные свернут к востоку, обратно к русской армии. Если подойдут ближе, может, британцы и американцы поостерегутся делать резкие движения. Может, удастся пройти по самому рубежу, по краю грозы проскользить… до самого конца, между армиями Востока и Запада.

Андреас сидит, болтая ногами, пятками пинает задний откидной борт бом… бом… благовестит об отъезде. Энциан недоуменно поднимает голову. Андреас хочет что-то сказать. Наконец:

– Кристиан, значит, едет с тобой?

– Да? – Моргает, брови усыпаны дождевыми капельками. – Да господи боже, Андреас.

– Ну? Подсадные ведь тоже доберутся, правда?

– Слушай, если хочешь, бери его с собой.

– Я только хотел узнать, – Андреас пожимает плечами, – что решено.

– Мог бы меня спросить. Ничего не «решено».

– У тебя, может, и нет. Твоя же игра. Ты думаешь, она тебя убережет. А с нами все иначе. Нам нужно знать, что будет на самом деле.