Радуга тяготения

Павел и Мария собирались завести ребенка. Потом их стали навещать Йозеф Омбинди и его присные. Стервятничать научились у христианских миссионеров. У них списки всех женщин детородного возраста. Любая беременность — приглашение зависнуть, вкрасться, налететь. Могут угрожать, пускаться в казуистику, физически соблазнять — целый арсенал методов. Синька — излюбленный абортив.

— Нефтеперегонный завод, — предполагает Андреас Орукамбе.

— В самом деле? Я думал, с этим он завязал.

— Может, не сейчас. — Глаза девушкиного брата вперяются в него жестко, точно кулаки.

Энциан, сволочь ты старая, да ты вообще не в курсе…

Они вновь садятся на мотоциклы и стартуют. В темноте мимо несутся взорванные сухие доки, обугленные ребра складов, цилиндрические ломти подлодки, которую так и не собрали. Где-то ныкается британская служба безопасности, но у нее свой инкапсулированный мирок. У британской «G-5» собственное пространство, и Зона конгруэнтна, однако не идентична тому, что разрывают нынче эти серьезные шварцкоммандос верхом на моцыках без глушаков.

Происходят разъединения. Всякая альтернативная Зона мчится прочь от всех остальных, разгоняясь предопределенно, с красным смещением, убегая от Центра. Каждый день мифическая дорога назад, о которой мечтал Энциан, все маловероятнее. Прежде требовалось различать формы одежды, знаки отличия, маркировку самолетов, соблюдать границы. Но теперь позади слишком много решений. Единый корень утрачен еще в майском опустошенье. У всякого сверчка нынче свой шесток, и всякий шесток теперь — Зона.

Толпа ПЛ тусуется у руины декоративного фонтана — десятка два, глаза пепельные и намалеваны на лица белые, как соль. Гереро их обруливают, въезжают на полпролета плоской долгой лестницы, юзят по уклону улицы, верхние зубы стучат об нижние, рамы мотоциклов пронзительно скрипят, вверх и вниз по лестнице мимо бессловесных плозий славянского дыханья. Пепел и соль. В сотне метров из-за стены возникает передвижная установка звукоусиления — голос, взращенный в Университете и давно уставший от текста, вещает:

— Всем очистить улицы. Расходитесь по домам. — Очистить… куда-кударазойтись? Должно быть, ошибка, наверняка это какому-то другому городу…

Вжикпод старым нефтепроводом, воздвигнутым на эстакаду, что бежит теперь налево к воде, над головой огромные привинченные фланцы смягчены ржою и промасленной грязью. Далеко по гавани идет танкер, безмятежно покачивается, что паутина звезд… Фъютьв гору наискось к бастиону впустую разбазаренных, узлами скрученных, расплавленных и обожженных балочных ферм, дымовых груб, водотяг, трубопроводов, обмоток, изоляторов, преобразованных всеми бомбежками, на земле гравий в пятнах тавота пролетает мимо милю в минуту и погоди-погоди, чего-чего сказал-то —

«преобразованных»,а?

Не вполне рассвет, нет, но проломы,когда тот свет, которого боишься, проломит некую ночь в такой глубокий час, что и не объяснишь, — Энциана затапливает, ему кажется — необычайным пониманием. Этот змеевидный шлакоотвал, в который он сейчас въедет, этот некогда-нефтеперегонный завод, «Jamf "Olfabriken Werke AG» [309], — отнюдь не руина. Он в идеальном рабочем состоянии.

Лишь ждет замыкания нужных контактов, включения… точно, намеренномодифицирован бомбежками, кои никогда и не были вражескими, но входили в план, о котором обе стороны — «стороны?»— договорились с самого начала… да, и что, если теперь мы — ладно, скажем, нам и впрямьполагается быть каббалистами, такова наша истинная Судьба — быть чудотворными талмудистами Зоны, у которой где-то внутри — Текст, и его нужно разобрать на части, аннотировать, объяснить и додрочить до того, что он лимоном выжмется весь до последней капли… так вот, мы допустили — натюрлих! — что священным Текстом этим должна была стать Ракета, orururumo orunere [310]верховное, восходящее, мертвое, пылающее, великое («орунене» уже модифицировано детьми зонгереро и стало «омунене», старшим братом)… нашей Торой. Что ж еще? Ее симметрии, ее задержки между раздражителем и реакцией, ее прелестностьзачаровывали нас и соблазняли, а истинный Текст между тем продолжал жить — где-то не здесь, во тьме своей, в нашей тьме… даже в такой дали от Зюдвеста нас не пощадит древняя трагедия утраченных посланий, проклятье, что никогда не покинет нас…