Анатолий Афанасьев

Радуйся, пока живой

Часть первая

1. Лева Таракан — человек будущего

На дворе январь, а у Левы в кармане ни гроша. Вдобавок одежонка износилась. Лева бомжевал третий год, но впервые попал в поистине затруднительное положение.

Последнюю, особенно морозную неделю ночевал в подвале детского сада на Профсоюзной, немного обогрелся возле теплых труб, соорудив удобное ложе из листа фанеры и картонных ящиков (хоть даму приглашай), но накануне, когда, надыбав бутылку ханки и приличной закуски, готовился в блаженном одиночестве справить Крещение, наверху, как назло, полопались батареи и за ночь, успевший употребить бутылку, он чуть не околел в заледеневшем помещении. Под утро ему привиделся чудный сон. Будто он лежал не в подвале на фанерной подстилке, а на высоком царском ложе, и по мраморным плитам к нему подкатилась незнакомая, удивительно красивая баба в солдатском ватнике на голое тело, груди из-под него топорщились наружу подобно пушечным ядрам; и ласково спросила: «Это ты, Таракан?» Обмерев от сладкого предвкушения, Лева независимо ответил: «Хоть бы и я, так что?» После чего красавица выхватила из-за спины железный крюк, вроде тех, на которых подвешивают мясные туши в магазинных подсобках, и, не говоря худого слова, опустила железку ему на темечко.

От удара Лева проснулся и обнаружил, что в беспамятстве соскользнул с фанеры и уперся башкой в отверделый, подмерзший кусок глины.

Выбрался из подвала на поверхность, как шахтер из рухнувшего забоя, — чумазый, злой и остолбенелый.

Как минимум градусов двадцать ниже нуля. Знатный морозец распустил в предутреннем сумраке хрусткие, слюдяные звуки, словно под каблуком взрывались маленькие хлопушки.

Лева заглянул в каморку к сторожу Михалычу, с которым у них сложились доверительные отношения: за ежедневную бутылку пива тот делал вид, что не замечает подселившегося квартиранта.

— Михалыч, — из дверей окликнул Лева. — Чего с трубами сделалось? Померзли совсем.

Михалыч пил чай и не повернулся на голос.

— Померзли, значит, так надо… Ступай отсюда, скоро начальство нагрянет.

— Какое начальство, Михалыч? Семи нету.

На это старик вообще не ответил.

Ох как муторно было выходить на промысел, в стужу, в подбитом ветром пальтеце, но делать нечего, пожрать и похмелиться было необходимо. Утренний маршрут пролегал по задворкам трех магазинов, а также по пустырю на улице Дмитрия Ульянова, где ночами кучковался пьяный молодняк. Территория не ахти какая богатая, но освоенная и как бы узаконенная. Меньше чем за час Лева натолкал две вместительных полотняных сумки «хрусталя» — сорок с лишним бутылок, в основном, из-под пива, — и у первой же помойки удачно отоварился слегка надорванной упаковкой красной рыбы и здоровенным кусярой фруктового рулета. Плюс к этому палкой с гвоздем на конце выудил из груды мусора какой-то приборчик — металлическую коробочку с блестящим циферблатом и с двумя медными усиками по бокам. Непонятная вещь при правильной раскрутке могла потянуть не меньше чем на полсотни зеленых: чутье редко подводило Леву Таракана.

Со всем уловом, до костей продрогший, около восьми явился к Дарье Степановне в подсобку коммерческого продмага. Знакомством с этой женщиной он очень дорожил, но сегодня пожилая вакханка с борцовскими грузными статями встретила его неприветливо, на что у нее была своя, чисто женская причина. Дарья Степановна исправно подкармливала его уже с полгода, все это время он клубился вокруг нее с кудрявыми, задорными обещаниями, но ни одного из них не выполнил. Третьего дня под вечер, когда забежал за обещанным блоком «Явы», Дарья Степановна прямо его спросила: «Скажи, Левчик, ты мужик ли вообще? Или только языком треплешь?» Лева геройски ответил: «Что ж, Дарьюшка, вот мы завтра и проверим». «Почему не сегодня?» — смягчаясь, поинтересовалась дама. «Сегодня никак нельзя, — смалодушничал Лева. — Сегодня день поминовения».

Трагическая интонация, темный блеск Левиных глаз и его тихий, грустный голос заворожили Дарью Степановну, и опять она поверила в его благие намерения, но на другой день он даже не заглянул. Само собой, бедняжка затаила на него горькую женскую обиду.

— Явился? — проворчала с гримасой презрения, — Подперло, видать? Ну, и что дальше?

Лева, закряхтев, опустился в глубокое, продавленное кресло. В подсобке было тепло, чадно, щеки мгновенно налились истомным жаром, в глазах защипало.

— Еле сумки донес, — пожаловался он. — Ночью чуть не околел. Батареи отключили. Страдаю, Дарьюшка.

— Ишь ты, — Дарья Степановна встала напротив, уперла руки в бока — ох какие мощные бока! — Расселся, страдает… Катись отсюда со своими бутылками, обманщик чертов.

Катиться ему было некуда: Дарья Степановна принимала у него посуду по шестьдесят, а то и семьдесят копеек за пузырек, в хорошем настроении отстегивала и по рублю, тогда как в других местах бутылки шли по сорок копеек, да и где эти другие места?