Радуйся, пока живой

— Чего уж там, Лев Иванович, — благодушно прогудел Чехов, впервые открыв рот. — Ради вас стараемся. Не ради себя. Подмахните — и никакого базара. Баба с возу, кобыле легче. Вот здесь и здесь, пожалуйста…

— Конечно, конечно, — заторопился обнаруживший в пальцах авторучку Лева, боясь обидеть новых друзей хотя бы намеком на недоверие. Спешить пришлось еще и потому, что строчки на бумаге двоились и прыгали, как живые мошки.

Бородатый дружески подмигнул Леве, убрал документы в кейс, а новое воплощение Чехова отвинтило крышку у стеклянной трубочки и всыпало Леве в рюмку какого-то серого порошка.

— Отметим сделку, Лев Иванович. Чтобы дома не журылись.

Левино сознание расслоилось, внутренний голос шепнул: не пей, отравят! — но это был слабый, тонкий, затухающий импульс. Лева радостно поднял рюмку со словами: — За ваше здоровье, господа! — бестрепетно ее опрокинул.

Пробуждение было таким же, как и убывание — внезапным. Он лежал на сырой земле, на траве в каком-то лесу или парке. То ли утро было, то ли вечер. Но ни ночь ни день. Хотя он был в своей теплой, на подкладке куртке, все же успел одним боком заиндеветь.

О том, что служилось, помнил все до мелочей, до того момента, когда выпил серый порошок, подсыпанный реинкарнированным Чеховым. Конечно, он стал жертвой гипноза, подкрепленного какими-то снадобьями, а что же еще? Башка до сих пор будто набита паклей.

Лева потихоньку ощупал себя: спасибо, мужики, что хоть не били. Шаря по карманам в поисках сигарет, наткнулся на какую-то бумагу. При слабом, скорее предрассветном, чем вечернем мерцании небес разглядел, что это копия купчей на его собственную квартиру, оформленная, кажется, по всем правилам, с гербовой печатью, и чек на его имя с проставленной суммой — десять тысяч рублей. Беги в сберкассу, отоваривай и гуляй — от рубля и выше.

Потирая окоченевший бок, Лева поднялся и побрел через лес. Светало, лес оживал, наливался птичьими голосами и тугим, весенним теплом. Лева смутно ощущал, что какая-то важная, большая часть его жизни осталась позади и возврата в нее нет, но как ни странно, испытывал некоторое облегчение, словно свалил с плеч тяжкий, невидимый груз. Сердцем, забившимся вдруг в унисон с майским утром, угадывал замаячившую впереди уже окончательную свободу от всего земного…

Вскоре встретил на тропе пожилого господина, спозаранку выгуливавшего оранжевую, с умильной острой мордочкой таксу. Собака весело его облаяла, и хозяин грозно на нее прикрикнул: — Тубо, Алиса! Уймись, засранка.

Лева обратился к нему с вопросом: не подскажете ли, друг, где я очутился?

Мужчина ничуть не удивился: мало ли нынче шатается по Москве заблудившихся путников. Оказалось, Леву свезли в Тропаревский парк, на Юго-Западе. Он расспросил, как добраться до автобусной остановки и заодно стрельнул сигаретку. Мужчина, угостив его «Кэмелом», закурил вместе с ним.

— Прекрасное утро, не находите, сударь? — спросил, подставляя лицо проблеснувшему сквозь березовую листву солнцу.

— Удивительное, — согласился Лева. — Природа словно улыбается.

— Похоже, лето будет жаркое. Судя по Рождеству.

— Приметы теперь иногда врут. Все как-то сместилось в мире. Климат, что ли, меняется.

— Озоновая дыра, — подтвердил собеседник. — Я читал недавно статью, очень убедительную… ученые предостерегают, если дальше станем безобразничать, нечем будет дышать. Передохнем к чертовой матери безо всякой войны.

— Может, опомнятся люди.

— Вряд ли. Пока только дичают.

Часа через два Лева добрался до Таганки и вошел в родной подъезд. Ключей у него не было, да они бы ему и не понадобились: в дверь успели врезать новый замок. И сама дверь вроде другая — и кнопка звонка тоже.

Лева позвонил, и мгновенно, точно его поджидали, дверь распахнулась. В проеме возник угрюмый детина лет тридцати немосковского обличья, в шелковой темно-синей пижаме. Взгляд бычий и плечищи, как у трактора.

— Тебе кого, парень?

— Я здесь живу, — сказал Лева.

Детина, не затворяя двери, вышел к нему и как-то небрежно отодвинул корпусом к лифту.

— Будешь хулиганить? — спросил неодобрительно.

— Зачем хулиганить. Дайте хоть вещи забрать.

Детина почесал в затылке и ответил, направя на Леву осатанелый взгляд:

— Ты сюда больше не ходи, дружок. Я могу тебя прямо сейчас изувечить, а могу вызвать милицию. Но я тебя жалею. Вижу, что убогий. Понял меня, нет?

Лева понял, сел в лифт и поехал вниз.

5. Обед с психиатром

Психиатра звали Догмат Юрьевич Сусайло. Прислуживала за обедом веснушчатая тетка Анфиса, наряженная в цветастый передник и расписной кокошник — под русский лубок.