Рай начинается вчера

– А мож чаю-то попьешь с пирожками,.. а, Яковлевич?!! – с удвоенной торопливостью засуетилась она, звеня посудой и осуждающе посматривая в мою сторону. – Пирожки с пылу и с жару! Не хош стопку – насильничать не буду! Ну, у другий раз. А пирожки они шо… Ну уважь, Яковлевич!

Участковый расстегнул пуговицу на шинели.

– Ты, Александровна, и мертвого уговоришь!

Тетя Паша заулыбалась.

– А все ж, мож, стопочку-то с морозца?!!

Участковый покачал головой.

– Нет двоих мертвых одновременно!

Мы с ним, посмотрев на повеселевшее лицо тети Паши, непроизвольно улыбнулись. Неловкость между нами начала медленно таять. Молча выпив стакан чая и съев пирожок, участковый поднялся со стула.

– Проводи-ка меня, Александровна, – повернулся он к тете Паше, надевая на голову шапку.

– Как так, Яковлевич?!! – растерянно проговорила она. – Мож, стопку-то усеж налить?!! Не по-людски как-та!

– В другой раз, Александровна… В другой раз, – устало ответил участковый и протянул мне руку: – Зайди, Александр Михайлович, завтра в участок… часам… эдак к девяти. Александровна расскажет куда.

И вышел из комнаты.

Тетя Паша, накинув на голову платок и метнув в меня встревоженный взгляд, торопливо заспешила за ним. Я слышал, как она, провожая его, что-то быстро говорила ему. «Бу-Бу-Бу», – невнятно ответил он ей, и его грузные шаги, заскрипев по снегу под лай соседского кобеля, вскоре стихли.

– Уймись, Жуля! – крикнула в сердцах тетя Паша на собаку. – Расхадилси, ирад!

Стараясь не слушать ее ворчание, я невольно взглянул на справку об освобождении, напечатанную на дешевой бумаге. «Свистулька», – мелькнули в голове слова тети Паши. «Вновь со «свистульки» начинать!», – подумал я, и тоска змеиным языком лизнула меня по душе.

– Ну шо ты такое говориш?!! – вернувшись в дом и поеживаясь от мороза, набросилась с укоризной на меня тетя Паша.

– Кур воровать буде ен! Пошто человека забижать? Яковлевич по-доброму зашел. Ен человек пральный и не ко усякому зайдет за просто так! Яковлевич и мого Петра как почитал! И к мине с доброй душой, – загремела она чайником. – Его вурки, и те опасаются и…

– Ой, шо то я! – всплеснув руками, растерянно посмотрела она на меня. – Саша, сынок!… Да не слухай ты мине, дуру-то старую! Да и какий ты вурка! Шо я утех вурок не видила. Вон Юрик Дидков – то чисто вурка. Репа уся битая и усе: «Бля буду, в натуре, бля буду, в натуре», – как у Четвертихи попугай, а сам и ни знае, шо такое «бля буду, в натуре». Кода спытала иво, то тока лупает беньками своими-то свиными… Тьфу! А ты у нас и водку не пиешь, и матюки не загинаиш. Мине и Варя хвалилася!

Тетя Паша, открыв печку, вздохнула:

– То по драчке-то и попал ты впервой. И пошто было парню жизню попоганить?!! – подкинула она совок угля в печь. – Вон, у нас у диревни парни, шо кочеты, бились на кулачках до кровищы. И ниче! А коли их усех сажать за то… То и работать некому было бы.

– А там попробуй из болота ноги-то вынуть и лапти не обронить! – вновь, неловко взглянула она на меня. – Да вон, у Юрки-то и ножык у кармани! Хфинка по-еному! А у тибя, шо, хфинка шоли есть?!! – захлопнула она дверцу печи, выпрямляясь.

– У меня, тетя Паша, обрез, – улыбнулся я ей.

– Ой ли! – хитро посмотрела она на меня. – Обрез у него! Язык у тебя, как обрез, Сашка. Ты своим-то языком жизню-то свою, сынок, и поганишь. Пошто тода тех ирадов сокрыл? А! И как тибе мать-то не просила и анвокад утой мордатый, покойный, ни увещевал, а ты… Э-э-эх!!! Ну точно твой дед Лександр! Той тож усем у лицо резал правду-то. Люди кажут, когда немчуры их вешали, так ен… Митьке Кривому, полицаю, скулу-то набок своротил! И крыл их усех так, шо святых вынось! А ты мине, обрез… – снова, усмехнулась она. – Э-э-эх!!!

Мне почему-то стало жалко ее, и я, подойдя к ней, приобнял ее за плечи.

– Не обижайся, тетя Паша. Пошутил я. Да и Яковлевич, я думаю, понял и не обиделся.

– Пошути-и-и-л, – протянула она. – Усе шутки шутити, а матирям усе слезы от шуток-то ваших.

– Жениться тибе надобно, Сашка! – выпалила она неожиданно. – Не старый ты, и видный у нас.

– Тетя Паша, так ты же сама мне говорила, что женилка у меня не выросла.

– Охальник ты, Сашка! Ох и охальник! – закачала она головой. – Так тетке родной сказать! – и усмехнулась: – И кода-то было?!! Ты ж у восьмый класс-то пошел тода… Спать иди! – ткнула она меня своим кулачком в плечо. – Женилка!