Рай там, где все поступают правильно

Чтобы отследить его маршрут, двух человек было мало – затея грозила растянуться на год. Деньги уходили быстро. На днях Фланне позвонил отец и стал расспрашивать её, как идёт подготовка к свадьбе – а она юлила. Дорана ситуация нервировала: чего он хотел меньше всего, так это жить на пожертвования своей девушки и беспокоиться о каждом потраченном центе. Поэтому он отправился навестить пару знакомых.

Макмилли не говорил им ничего конкретного, в первую очередь, пытаясь узнать, готов ли человек рискнуть. Один товарищ сразу дал понять, что не собирается участвовать ни в каких аферах, другой спросил, возможно ли убийство; Доран ответил честно: да – и товарищ отказался дальше обсуждать предложение.

Оставался один давний приятель, на которого Доран мог (хотя и скрепя сердце) рассчитывать. Номер телефонный не отвечал, и тогда Макмилли отправился в Мемфис, с намерением всё же разыскать того человека. Нашёл его сестру и от неё узнал, что брата посадили, и надолго.

Больше положиться было не на кого.

Выслушав весть о неудачных поездках, Фло спросила: «Что будем делать?» Доран пожал плечами. Но после продолжительного молчания произнёс: «Попробуем пока готовиться вдвоём. Всё-таки часть работы мы уже сделали, и денег потратили кучу. Может быть, найдём вариант…»

Но вариантов лично у него, у Дорана Макмилли, не было. Кроме одного – провернуть операцию в одиночку. Сама идея, поданная Фло – фантастическая, и показавшаяся глупой в первые мгновения – теперь представлялась ему вполне реализуемой именно из-за её неожиданности. Он настолько уверовал в её осуществимость, что готов был всю работу сделать сам… но на подготовку ушло бы слишком много времени.

Идея Фло с вертолётом, как и её выдумка со свадьбой круто изогнули линию судьбы Макмилли. Но если сумасбродная идея была всего лишь вызовом его уму, своеобразной тестовой задачей, и провал не лишал смысла оставшийся отрезок жизни, то брачная импровизация тронула его давние глубинные устремления, тлевшие под пластами неосознанных чуждых влияний.

Всё отчётливее Доран ощущал, что какая-то посторонняя бездушная и мощная сила забрала когда-то у него одну судьбу, и всучила другую.

Он был умным мальчишкой: быстро думающим, смекалистым, неожиданным в мышлении. Трижды становился лучшим учеником школы. Он мог стать известным адвокатом, уважаемым сенатором, ведущим менеджером транснациональной корпорации, талантливым инженером, знаменитым врачом, авторитетным университетским профессором. В раннем детстве он испытывал гордость, когда называли его имя, он чувствовал зарождение собственной значимости среди окружающих.

Но однажды были произнесены слова… как теперь он догадывался, нарочно громко, чтобы он услышал: «Так это сын подонка Боба Макмилли? Типа умник? Ну-ну. Эти ирландские забулдыги рано или поздно плохо кончают. Все».

В нём что-то мгновенно поменялось: словно телевизор переключили с одного канала на другой; словно в сосну ударила молния – подпалила, расщепила, изменила навсегда[9].

Тогда и с той поры у Дорана появилось опасение, что при упоминании фамилии Макмилли люди будут связывать с его именем постороннее зло, над которым он не властен, которое он сам боится и отвергает. Опасение было пока слабым, но скоро оно получило обильную подпитку – умер брат, не выходя из двухдневной передозной комы. И снова, как Макмилли – так неприятные разговоры и унизительные замечания. А ведь брат тоже поначалу хорошо учился и его ставили в пример другим.

Потом совсем уже позорная история с отцом (и зарезанный отец, лежащий на спине, раскинув руки) – после неё Доран стал чуть ли не бояться любого упоминания фамилии. Остались в прошлом достижения и гордость, с которой он ожидал произношение своего имени. Он знал о чём и о ком будут перешёптываться люди, указывая на него пальцем.

Новая судьба за ним закрепилась, когда мать повела разгульную жизнь, а побег после её совсем уже мерзкой выходки, в общем-то, не менял ничего в его почти сложившейся личности: сменилось только окружение.

Тем не менее, врождённые способности не исчезли. Может быть, они не получили развития, не стали основой его важнейших поступков, но остатки личности умного мальчишки продолжали жить. Память о школьных успехах сохранилась, как и осознание высокого уровня собственного интеллекта. Но где очевидные плоды работы его большого ума?

С того момента, когда вербальный вирус взломал жизнь Дорана Макмилли («Это сын подонка Боба?»), он впервые очень остро ощутил стыд… при вопросе мистера Бенсона о личных достижениях… безотносительно отца, матери, брата, о которых Бенсон ничего не знал. Доран не был обозначен печатью семейного позора, но он ощутил стыд – не за других людей, как привык, а за себя.