Райские птички

— Я просто хотела быть красивой для тебя, — прошептала я так тихо, что меня едва было слышно.

Его глаза метнулись вверх.

— Больше так не делай, — холодно приказал он. Он поднял нож так, что тыльная сторона лезвия прошла вдоль моей скулы.

Я не могла дышать, когда он сделал это, желание скопилось в глубине моего живота. Темное и уродливое желание, которое я чувствовала лишь рядом с ним.

— Я хочу, чтобы ты была уродливой, — продолжал он, наблюдая, как нож играет с завитками моих волос. — Любой может быть красивым. Это так распространено. Легко. Пусто. Мне нужно, чтобы ты была уродливой. Мне нужно видеть твое уродство, потому что это единственное, чего я хочу. Потому что это реально. Этим я могу обладать.

Нож разрезал пряди моих волос, и они беззвучно полетели к нашим ногам, смешиваясь с обрывками ткани.

— Ты можешь полностью обладать мной, — прохрипела я, не двигаясь, чтобы остановить его.

Пусть отрежет мне все, что угодно. Для меня это ничего не значило.

Он опустил нож и покачал головой.

— Никто не может обладать красотой, — сказал он. — Это все равно что пытаться удержать воду, сжав в кулаке. Красота не держит форму. Это ничего не значит. Ничего не стоит, — его нож двинулся вниз, прослеживая шрамы на моем животе. — С другой стороны, уродство, — пробормотал он. — Длится вечно. Это осязаемо. Его можно взять. Обладать, — последовала многозначительная пауза. — Любить.

Я замерла. И не потому, что нож скользил по моей лобковой кости, кончик которого волочился по волоскам ниже.

— Ты любишь меня? — прошептала я.

Он никогда не говорил этого после того, как я убила Кристофера.

Лукьян прижал лезвие ножа к моему клитору.

Мое дыхание участилось, и желание пронеслось по телу, как наркотик. Щеки пылали от пламени, которое холодная сталь превращала в ад.

— Я люблю тебя, — согласился он ровным голосом. — Больше, чем ненавижу.

— Я думала, что слишком мало значу для тебя, чтобы ненавидеть, — проскрежетала я, бросая ему вызов в разгар своего желания.

Рука Лукьяна переместилась на место ножа, исследуя мою влагу.

— Ты же знаешь, что это была ложь, — его пальцы вошли в меня, а глаза потемнели от моего резкого вздоха. — Я говорил это себе.

Нож двинулся вверх по моему телу, боль смешалась с удовольствием, когда острый край проткнул кожу на своем пути. Взгляд Лукьяна переместился с крови на мои глаза.

— Я был злодеем с самого начала, Элизабет, — сказал он. — Ты встретила меня, как злодея, узнала меня, как злодея…

Он замолчал, и это само по себе было неприятно. Он не делал пауз в середине предложения, как делали другие люди, когда влияние слов брало вверх. Это было бы признаком слабости, человечности. Он не подавал таких признаков. До недавнего времени.

— Ты влюбилась в меня, как в злодея, — его голос был не более чем хриплым. Нож надавил сильнее. — Не забывай, что я не собираюсь превращаться в героя только потому, что люблю тебя.

Я кончила в ту секунду, когда его губы встретились с тем местом, где нож разрезал мою шею, целуя рану, слизывая кровь. Он прошелся зубами по ране, когда спазмы сотрясли мои кости.

Я смутно осознавала, как нож со звоном упал на пол, как он поднял мое обмякшее дергающееся обнаженное тело и понес к кровати.

Мой фокус стал более четким, когда его глаза пробежали по моему кровоточащему, обнаженному телу. Его руки быстро справились с рубашкой, размазывая ярко-красные пятна по ткани, пока он расстегивал пуговицы.

Моей кровью.

Испачкал рубашку.

 Мне это очень нравилось.

Я долго моргнула, и он оказался голым. Стоит надо мной, как шакал. Как хищник. Я ожидала, что он встанет на колени на кровати, накроет свое тело моим, грубо войдет в меня. Заставит потерять сознание от его безжалостной погони за моим удовольствием.

 Но он этого не сделал.

Вместо этого он направился к своему шкафу и исчез в его глубине.

Слова «не двигай ни одним гребаным мускулом. Даже не дыши» плыло позади него, оседая на моей коже.

Легкие почему-то повиновались.

Время промелькнуло, и он снова оказался на краю кровати, как будто никогда и не уходил. Ничего не изменилось. Его тело блестело в тусклом свете, вырисовываясь из черноты комнаты. Его мускулы словно высечены из камня, а эрекция – единственное, что указывало на его желание. Эрекция и сгущенный воздух в комнате.

— Теперь можешь дышать, — сказал он.

Я выдохнула грубо, долго и тяжело. Контроль, который он имел над моими основными инстинктами, контроль, который я с радостью отдала ему, дразнил края моего отступающего оргазма.

Серебро блеснуло в его руках, предмет, который я не видела из-за своей рассеянности. Мгновенно страх, который только усиливал мое желание, взял верх, прогнав его.

Я не двигалась, потому что мои конечности были скованы, застывшие от резкого эффекта такого интенсивного удовольствия, преследуемого внутренним и интенсивным ужасом. Все из-за стали в его руке.

Наручники.