Райские птички

— Что бы ты ни думала, — продолжал он. — Я привез его сюда не для того, чтобы… вылечить тебя. И я привез его сюда не для того, чтобы разжечь в тебе холодную жажду крови. И, наконец, я не хочу превращать тебя в чудовище, — его руки потянулись к моим губам. — Потому что ты можешь сделать это сама. Дай волю своему собственному монстру. Я просто хотел внести свой вклад, пусть и эгоистичный, в твою… эволюцию.

— Мою эволюцию? — спросил. — Чтобы быть достойной тебя? — в моих словах была неловкость, и я ненавидела ее.

Его челюсть напряглась.

— Нет, ты была достойна меня, когда лежала на кровати, пойманная в ловушку собственных кошмаров, — его большой палец скользнул по моей челюсти. — Ты была достойна меня, когда открыла глаза. Когда встала с кровати. Выползла обратно к жизни, а могила все еще была у тебя под ногами. Ты была бы достойна, даже если бы не изменилась ни на дюйм до самой смерти, — резкость его тона и лица не соответствовала словам, но Лукьян умел только так. — Ты уже превращаешься в человека, которого все достойны. Может быть, это чудовище. Надеюсь, что так, — его ладонь легла на мою щеку. — На самом деле, я знаю, что это так. Прольешь ты кровь или нет. И я думаю, что ты этого хочешь. Тебя останавливает твоя человечность. Нужно отпустить ее. Тебе это больше не нужно.

— Ты думаешь, мне не нужна моя человечность? — усмехнулась я.

— Вопрос не в том, что думаю я. А ты?

***

— Знаешь, есть много вещей хуже смерти, — сказала я, проверяя вес предмета в своих руках. — Люди боятся ее так сильно, что почти сходят с ума, пытаясь убежать. Они думают, что самое худшее – это уйти из этого мира, не оставив никаких следов, кроме надгробия, торчащего из кучи грязи. 

Я шла вперед размеренными, спокойными шагами. Как и мой голос. Я остановилась перед стулом.

— Но это еще не самое худшее, — сказала я. — Быть похороненным в земле и стать не более чем грудой костей среди миллионов таких же.

Я уставилась на мужчину, который когда-то был моим мужем. Моим мучителем. Потом оглянулась через плечо. К человеку, стоящему в углу; его руки по бокам, не скрещены, потому что это выдавало слабость и беспокойство. Его лицо гранитное, глаза холодные. К человеку, которого я считала своим убийцей. Тот, в ком я была так уверена, забил последний гвоздь в мой гроб, потом выдернул меня из него и заставил увидеть труп, в который я превратилась.

К человеку, которого я ненавидела за то, что он не убил меня.

Но нельзя убить то, что уже мертво.

Я снова повернулась к мужу. Его глаза выпучились от боли, паники, слабости. Никакого холодного, жестокого садизма, который таился внутри, никакой высокомерной силы хулигана-мальчишки, пытающего бабочку, зная, что она не даст ему сдачи.

Это он убил меня.

И я позволила ему.

— Теперь ты бабочка, — сказала я ему.

Конечно, у него не хватило духа, чтобы выглядеть смущенным.

Но это не имело значения.

Я говорила это не для него. Или даже не для Лукьяна. Человек, которого я ненавидела. Чудовище, которое я любила.

Нет, это было для меня.

Для дочери, которой я не дала имя, потому что было слишком больно навешивать ярлык на последнюю сломанную часть себя.

— Есть много вещей хуже смерти, — продолжала я холодным, неузнаваемым голосом.

Но мне понравилось. Мне нравилась тяжесть пистолета в руке, нравились пот, кровь и синяки, покрывающие человека, который считал, что власть и боль — это его право. Лукьян был прав, вот кто я. Чудовище, которым боялась быть.

— Хочешь, покажу? — сказала я, вдавливая ствол пистолета ему между ног.

Стоны Кристофера приглушились кляпом, но для моих ушей они были музыкой. Я улыбнулась, оставив пистолет там на несколько долгих удовлетворительных мгновений.

Потом я отпустила его.

— Но ты этого не заслуживаешь, — сказала я, поднимая пистолет. — Ни одной секунды моего времени.

Грохот выстрела эхом разнесся по комнате, и от отдачи болезненно завибрировали все кости в руке и плече. Я смотрела, как из раны вытекает кровь, остатки жизни Кристофера и то, что осталось от моей человечности.

Если вообще что-то осталось. 

 ГЛАВА 14

Я думала, что после убийства человека, ответственного почти за каждый шрам внутри и снаружи моего тела _ человека, который убил мою дочь, – я буду наполнена каким-то умиротворением. Каким-то завершением.

Но нет.

Я не могла примириться с убийством, которое совершила.

Меня это не беспокоило. Дело не в этом.

— Я хочу еще, — сообщила я Лукьяну.

Он взглянул на меня, удовлетворение мелькнуло на секунду на его лице, и он посмотрел на мою пустую тарелку.

— Я попрошу Веру принести тебе вторую порцию.

Я тоже посмотрела вниз, удивленная, что вообще доела. Я даже не насладилась вкусом. Я проглотила все только из-за тонких намеков Лукьяна о питании моего тела и наказании – не в хорошем смысле – если я этого не сделаю.

— Нет, — я махнула рукой. — Я хочу еще крови.

Его бровь слегка дернулась то ли от интереса, то ли от удивления. Я еще училась Лукьяновским тонкостям.

Я знала, что он будет ждать, пока я все объясню, поэтому так и сделала.

— Крови тех, кто причинил мне боль. Кто заставил меня истекать кровью, — уточнила я.