Райские птички (ЛП)

Сегодня курица-пашот. Овощи в соусе на гарнир. Теплый хлеб на маленькой тарелочке рядом. Салат в большой миске передо мной. Я рассматривала еду с интенсивностью, с сосредоточенностью, которая занимала весь мой мозг.

Мне хотелось вопить, кричать, разорвать эту чертову миску с салатом и швырнуть ее в стену.

Вместо этого я взяла щипцы и щедро положила себе еды на тарелку. Я взяла вилку и зависла рукой в воздухе. Мысль о том, чтобы попытаться что-то разбить, скрутила мой без того больной желудок.

Я уронила вилку на тарелку, она звякнула о фарфор.

Неприятный звук в тишине комнаты привлек внимание Лукьяна. На этот раз едва заметное раздражение защекотало в уголках его глаз. Теперь у меня хорошо получается изучать почти не меняющееся лицо Лукьяна в поисках тонких намеков на то, что он чувствует.

— Ты ненавидишь меня, — обвинила я.

Пепел заполнил мой рот. Я ненавидела его. Но его ненависть пронзила меня в таком месте, что я уже не могла чувствовать боль.

— Нет, — ответил он без колебаний. — Ты не настолько важна, чтобы я мог тебя ненавидеть.

Равнодушие, с которым он обращался ко мне, ранило меня больше, чем я хотела бы признать.

— Не важна? — повторила я, мой голос был ровным и мягким, как у него. — Если бы я не была достаточно важной персоной, ты бы пустил мне пулю в лоб, как только вошел в мою спальню, — я встала со стула и на этот раз не стала бороться с желанием швырнуть вещи.

Миска отлетела и разбилась о стену, листья салата посыпались вниз, смешиваясь с осколками стекла.

— Если бы я не была важной, ты бы не привез меня сюда, не оставил в живых, не доказал свое гребаное превосходство надо мной! — закричала я, другая тарелка встретилась с моей яростью, оказалась на деревянном полу. Я прищурилась, глядя на Лукьяна. — Если бы я не была важна, ты бы не мучил меня бесстрастным нравом, не ласкал мою смерть и не целовал меня, черт возьми, — я тяжело дышала. — Говоришь, что ты не садист, но тебе не нужна моя кровь, тебе не обязательно царапать кожу, чтобы получить удовольствие от моих пыток, — моя рука скользнула по единственному теперь исчезающему фиолетовому синяку на шее. — Ты больной и садистский ублюдок, потому что играешь с моим гребаным рассудком для удовольствия, дергаешь за свободные нити моей души для развлечения.

Стакан с водой стал моей следующей жертвой, пролетев по воздуху в том же направлении, что и салатница. Он взорвался о стену, вода брызнула во все стороны, слабый всплеск осел на моей щеке. Я едва заметила это, потому что снова сосредоточилась на Лукьяне.

— Говори что хочешь о моей слабости. Она делает меня жалкой, недостойной, уродливой. Я признаю это. Я знаю, что сама в это превратилась, — прошипела я, обходя вокруг стола, расхаживая взад-вперед в поисках еще чего-нибудь, что можно было бы бросить.

Мне не терпелось кинуть что-нибудь в сторону Лукьяна, но в тот момент я была зла, взбешена, а не склонна к самоубийству. Поэтому я продолжила свою вопящую тираду.

— Потому что случаются ужасные вещи, и ты либо выживаешь, либо умираешь. Два варианта, верно? Вот что ты сказал в тот день, когда забрал меня из дома. И ты имеешь право так говорить, потому что, какие бы ужасные вещи ни случались с тобой, отчего твои глаза стали такими холодными и пустыми, а сердце черным и искаженным, твоя человечность умерла. Не так ли, Лукьян?

Я смотрела на его бесстрастное лицо с ненавистью, с жаром, с обвинением. Он не сделал ни малейшего движения, чтобы заговорить, прервать, ударить меня по лицу, как я почти ожидала. Я ожидала, что он встретит мою жестокость своей. Но вместо этого он встретил мою ярость с мирным созерцанием. Конечно, меня это еще больше разозлило.

— Ты пережил свои ужасы, а потом использовал это холодную сущность внутри себя, в которое тебя превратил мир. Ты принял это и начал убивать. Людей. Ради прибыли, — выплюнула я с отвращением, которого на самом деле не чувствовала.

Я не была шокирована его работой. Я выросла среди таких вещей. Они не шокировали меня и не вызывали мурашек по коже. Все это было частью человеческого перерождения. Пищевая цепочка. В наши дни это становилось все более изощренным, но таков был путь джунглей. Я говорила все это для какой-то реакции, для подергивания каменного лица Лукьяна.

— Ты убивал красивые вещи, чтобы владеть ими, смотреть на них, коллекционировать, — продолжала я. — Потом ты убивал существ, которые когда-то были людьми, но они перестали быть людьми, когда тебе пришел контракт в твоей темной паутине. Может быть, твои клиенты тоже все темные. Все уродливые люди, которые совершали уродливые поступки, и именно это привело их в твое темное место. Может быть. Но для тебя это не имело значения. Ты не спрашивал «зачем?». Это было лишь имя на экране. Они были всего лишь мишенью. Задачей.

На этот раз у меня хватило храбрости – или глупости – подойти к нему поближе, чтобы дать моим словам больше шансов попасть в цель.

— Ты убил красоту, убил уродство и выжил. И тогда ты получил право сказать, что моя ужасная жизнь не оправдание всему этому.